Когда-то моя нянюшка кормила меня кашей и приговаривала: «Кушай, кушай моя хорошая, расти большой и крепкой!» Отец возмущался: дескать, нужно говорить не «кушай», а «ешь» – «кушай» это слово убогих и недоразвитых. Но нянюшка махала на него рукой и отвечала: «Ешь, кушай… неважно, лишь бы да!» – и я была с ней полностью согласна.

Сегодня Лоран расстарался: привез отличное филе лосося на коже, и я решила, что у нас будет обед в юго-восточном стиле: запеченый лосось и рисовая лапша. Домовые столпились возле стола, глядя, как я раскладываю рыбу и вооружаюсь ножом, и один из них зачарованно произнес:

– А Пекка никогда не готовила такую рыбу…

– Что ж, ее здесь нет, – с улыбкой ответила я. Блюдо было несложным, но очень вкусным. Филе надо было надсечь до кожи крупными квадратами, а затем смазать маринадом и выложить на форму так, чтобы рыба изогнулась, открывая надрезы – потом это будут порционные кусочки. Когда я смешивала маринад – мед, мягкая горчица, темный юго-восточный соус и кунжутное масло – то под окнами кухни наметилось какое-то движение. Покосившись в сторону окна, я увидела чью-то растрепанную голову: ага, кажется, у нас тут любопытные!

– Молодой человек! – окликнула я. – Не стесняйтесь, можете зайти, если хотите.

– Ой! – услышала я, и голова тотчас же исчезла. Кажется, незнакомец смутился.

Впрочем, я ошиблась. Через несколько минут Дархан заглянул на кухню и сказал:

– Азора, он говорит, что ты разрешила ему войти.

Из-за его плеча выглянул эльф в темно-синем костюме, какие носят врачи, и я ахнула:

– Эвентин! Ты!

– Я! – воскликнул Эвентин. – Азора, ты не представляешь, как я рад!

Обогнув удивленного Дархана, он вбежал на кухню, и мы обнялись. Когда-то давным-давно мы были первой, еще детской любовью друг друга – конечно, мой отец возмутился, сказав, что сын простого инженеришки не пара для княжны Благословенного края. Родители Эвентина правильно поняли это возмущение, отправили сына учиться как можно дальше от родины, и мы расстались. Какое-то время мы еще писали друг другу письма, потом переписка увяла, и я вышла замуж.

И вот теперь Эвентин стоял на кухне «Вилки и единорога» – веселый, энергичный, ни капли не изменившийся, такой, словно не было этих лет в разлуке, словно ничего не было, и мы стоим где-то в доме моих родителей, и верим, что то чувство, которое окутывает нас полупрозрачной вуалью, будет с нами навсегда.

С тех пор прошло много лет и слишком много боли.

– И я рада, – улыбнулась я. – Эвентин, как ты здесь?

Домовые замерли удивленными и испуганными меховыми шариками. Дархан ушел, и я готова была поклясться, что он отправился в кабинет Фьярви – рассказывать о незваном госте.

– Хочу открыть практику в вашем городе, – ответил Эвентин. – Я детский врач. Надеюсь, тебе и дочке мои услуги никогда не понадобятся, но…

Он с сочувствием дотронулся до моего шрама, и прикосновение отдалось легким ударом тока. Все во мне замерло.

– Это последний привет от моего бывшего мужа, – едва слышно сказала я, и Эвентин откликнулся:

– Я знаю. Весь Благословенный край гудит о том, что ты вышла замуж за гнома, а Эленвер заклеймил вас на прощание. Мерзавец.

Я старалась не подавать виду, как сильно в эту минуту мне захотелось разреветься в голос.

– Хорошо, что он уже в прошлом, – только и смогла ответить я. Эвентин мягко сжал мою руку.

– Ты знаешь, я хотел купить то здание по соседству. Сделать там самую крупную детскую клинику в регионе.

– Соседнее здание? – переспросила я. – Мой муж хочет купить его… для второго корпуса гостиницы.

Эти слова отдались в душе, царапнули. Фьярви…

– Я знаю, – улыбнулся Эвентин. – И хочу с ним поговорить. Как ты думаешь, он выслушает меня или сразу спустит с лестницы?

– Выслушает, – ответила я. – Обязательно.

Фьярви

– Фьярви, брат! Пришла беда, откуда не ждали!

Дархан влетел в мой кабинет так, словно гостиница горела. Я сидел за отчетами, прижимал к гудящей голове мешочек со льдом и думал, что вроде бы я совсем молод, а спиртное уже по-другому отзывается в теле.

Или все дело в том, что я проснулся в одной кровати с Азорой? Я до сих пор помнил, как сквозь тьму моего сна пробивалось биение ее сердца, и запах кожи окутывал и опьянял сильнее вина… Сможем ли мы стать ближе, чем были этой ночью? Хотелось надеяться. Кажется, у меня ничего не было, кроме надежды.