— Когда вы достаточно простоите внизу, вы, может быть, заметите, что там есть лестница, и объясните мне здесь наверху, что вам, собственно, нужно.

— К вашим услугам, барышня! — повторяет Мейер и взбегает по лестнице наверх.

„К вашим услугам, барышня“, — никогда не повредит, это льстит ей, ничего мне не стоит, подчеркивает расстояние и позволяет все. Можно заглядывать в декольте и в то же время с полным почтением говорить „к вашим услугам, барышня“; можно даже говорить это и одновременно целовать… „К вашим услугам, барышня!“ — звучит по-рыцарски, по-кавалерски, молодцевато, как у офицеров в Остаде», — думает Мейер-губан.

Он стоит в ногах ее шезлонга и послушно, но с наглым прищуром смотрит на свою молодую госпожу, которая лежит перед ним в купальном костюме, очень коротком. Виолета фон Праквиц в свои пятнадцать лет уже довольно полна, пожалуй, даже слишком полна для этого возраста: тяжелая грудь, мясистые бедра, крутой зад. У нее мягкое тело, слишком белая кожа анемичной девочки-подростка и к этому большие, немного навыкате, как у матери, глаза. Они у нее голубые, бледно-голубые, сонно-голубые. Свои голые руки она закинула кверху, милое, невинное дитя, чуть выпятила грудь… Вид совсем недурной — красива, стерва, и… черт побери, какое тело! Так и просится, чтоб его обняли.

Сонно и как будто похотливо она всматривается из-под опущенных, почти сомкнутых век в лицо управляющего.

— Ну, что вы так смотрите? — вызывающе спрашивает она. — На общем пляже я тоже хожу в таком виде. Не валяйте дурака. — Она изучает его лицо. Потом: — Да, увидела бы мама нас тут вдвоем…

Он борется с собой. Солнце жжет сумасбродно жарко, слепит глаза, вот она опять растянулась. Он делает шаг…

— Я… Вайо, о Вайо…

— Ой-вай, ай-ай-ай! — смеется она. — Нет, нет, господин Мейер, вы лучше станьте опять там, около лестницы. — И вдруг, как светская дама: — Вы смешны! Вы, верно, что-то себе вообразили? Но стоит мне крикнуть, мама тут же подойдет к окну!

И как только он послушно отошел:

— Сегодня посылать на станцию не нужно. Может быть, завтра утром, к первому поезду. Папа будет звонить еще раз.

Превосходно все понимает, стерва! Хочет только порисоваться, подразнить! Но подожди, ты у меня будешь ручной!

— А почему вы не приказываете свозить хлеб? — спрашивает молодая девушка, та, которую он похитит, с которой тайно обвенчается.

— Потому что сперва нужно вязать снопы и скирдовать. (В довольно сварливом тоне.)

— Если разразится гроза и все намокнет, папа вам закатит большой скандал.

— Если никакой грозы не будет, а я распоряжусь свозить, он тоже закатит мне скандал.

— Но гроза будет.

— Этого знать наперед нельзя.

— А я знаю.

— Значит, вам угодно, барышня, чтоб я приказал свозить?

— Ничего мне не угодно! — Она раскатисто смеется, ее сильная грудь, стянутая купальником, почти прыгает. — Чтобы вы потом, если папа рассердится, свалили вину на меня? Нет уж, наглупили, — так расхлебывайте сами!

Она смотрит на него с благосклонным превосходством. Ну и нагла же она, эта пятнадцатилетняя девчонка!.. А почему нагла? Потому что она случайно урожденная фон Праквиц, наследница Нейлоэ — вот и позволяет себе что хочет!

— Так я могу идти, барышня? — спрашивает Мейер-губан.

— Да. Ступайте, хлопочите по хозяйству. — Она повернулась на бок, еще раз насмешливо оглядела его. Он уже уходит.

— Эй, господин Мейер! — зовет она.

— К вашим услугам, барышня! — Ничего не поделаешь, он иначе не может.

— Что там, навоз вывозят, что ли?

— Нет, барышня…

— Почему же от вас так странно пахнет?

Он не сразу сообразил, что она намекает на его одеколон. Сообразив же, он без слов, красный от ярости, делает крутой поворот и скатывается поскорей по лестнице.

«Ох, стерва! С такой стервой нечего церемониться! Красные совершенно правы: к стенке всю их наглую свору! Аристократы! Будь они трижды прокляты! Наглость, бесстыднейшая наглость… Ничего в них нет, одно чванство…»

Он спустился с лестницы, повернулся, чтобы уйти, его короткие ноги яростно попирают землю. И тут снова раздается голос сверху, голос с неба, голос барышни, «милостивой госпожи»:

— Господин Мейер!

Мейер вздрогнул. Он кипит злобой, но все же иначе не может, — кипит злобой и отзывается:

— К вашим услугам, барышня!

Сверху очень немилостиво:

— Я уже который раз вам говорю, не смейте так кричать! Мама спит! — И нетерпеливо: — Подымитесь опять наверх!