Я понял, что это произойдет, когда мой правый, в который я вложил так много сил, скользнул вдоль его щеки. Он был слишком высоким, мне не хватало размаха, чтобы как следует достать его, и я уже понимал, что моя атака, на которую было потрачено столько сил и куража, не ошеломила противника. Он все это время контролировал ситуацию, готовился нанести в ответ свой фирменный боковой мне прямо в челюсть. И он это сделал.

Пожалуй, даже столкновение с поездом не заставило бы мой мозг сотряснуться с такой силой, как после встречи с кулаком Андрея Соболева, попавшим мне в челюсть с силой артиллерийского снаряда. Это был не тот удар, после которого можно устоять на ногах и уйти в глухую защиту, надеясь дотянуть до конца раунда. Изображение перед глазами поплыло, звон в ушах перекрыл шум толпы, ноги подкосились, и пол ринга устремился мне навстречу. Это был нокдаун.

Лежа на животе, я смотрел заплывшим взглядом в свой угол, где расплывающийся силуэт Рины Кейдж яростно кричал мне что-то, призывая жестом подниматься, а Энди с Джеффом и другие члены команды лишь стояли, держась за головы и подбородки, потому что они были свидетелями того, как по их боксеру только что проехался каток в человеческом обличье, и опасались, что прямо из дворца спорта мне предстоит отправиться в госпиталь, а если так, то бронзовая медаль автоматически отойдет сингапурскому поляку, потерпевшему поражение от Диего Батисты всего несколько минут назад на этом же ринге.

«Ну ты и идиот», — донеслась до меня первая разумная мысль несколько секунд спустя. Поддавшись эмоциям, я избрал глупейшую тактику и поплатился за это. Крякнув, я перевернулся на спину, распластавшись на ринге, как черепаха, выброшенная на мель прибоем. Мой взгляд, поначалу расплывавшийся, сошелся на лице рефери и на его пальцах, которые показывали цифры: «3», «4», «5»…

Лицо рефери замерло перед моим взглядом, потому что в эту секунду я осознал, что австралийский спортсмен, столь быстро и бесславно деклассированный в полуфинале, никогда не станет национальным героем, даже если он каким-то чудом переживет полученный удар и вымучит бронзовую медаль в бою за третье место. Не будет громких приветствий и фанфар, не будет победно звучащего гимна Австралийского союза, и, что самое страшное — никто не поднесет мне микрофон, чтобы весь мир услышал несколько слов, сказанных новой гордостью нации. Будет лишь позор и забвение. Мой шанс будет утрачен, и никогда больше не повторится.

«Ну уж нет!» — решительно сказал я себе и, справившись с головокружением, встал на счет «8», все еще слегка пошатываясь, но показывая рефери, что могу драться дальше.

— Невероятно! — кричали комментаторы. — Впервые на протяжении всех игр боксёр, посланный на пол ринга страшным кроссом Молотильщика, нашёл в себе силы, чтобы подняться на ноги. Вау! Рефери сигнализирует, что Димитрис Войцеховский готов продолжить бой!

Когда русский удивленно обернулся, не веря, что противник, которого он только что свалил своим фирменным ударом, снова на ногах, я вдруг почувствовал растекающееся по телу спокойствие. Я только что испытал на себе самое лучшее, что у него есть, и я стою на своих двоих. Его удар оказался убийственно мощным. Но я уже почувствовал его на себе, и нет больше ничего, чем Молотильщик мог бы удивить меня. Теперь моя очередь.

— Бокс! — крикнул рефери.

Эти три раунда удивили всех, за исключением меня. В тот самый миг, когда я поднялся на ноги, я почувствовал в себе силы, чтобы выстоять этот бой против русского монстра. И я выстоял, с каждой следующей минутой становясь все увереннее. Я бил его не меньше, чем он меня, и даже больше. В середине третьего раунда я загнал его в угол серией ударов и не прекращал до тех пор, пока обессиленный, растерянный силач с рассеченной бровью и покрасневшим лицом не повис на мне, сохраняя клинч почти до самого конца раунда, так как он просто не чувствовал в себе сил, чтобы продолжать этот бой в том темпе, который я диктовал.

Лишь за десять секунд до конца он резко оттолкнул меня от себя и ринулся в завершающую атаку, надеясь нокаутировать меня под звуки гонга. Но я ждал этого отчаянного рывка. Поднырнув под страшный удар русского, я нанес ему отличный удар по печени, а затем, когда тот невольно отступил на несколько шагов — добавил левый джеб в уже разбитую бровь, злорадно следя за кровью, вновь залившей лицо обескураженного Молотильщика.

— Стоп! — рефери разнял нас под рев трибун, который был таким диким, словно все тридцать тысяч собравшихся тут людей вдруг превратились из добропорядочных обывателей в кровожадных первобытных аборигенов.

Всего лишь за десять минут я стал сенсацией, превратившись из очередного мальчика для битья в любимца толпы, Давида, который сражался с Голиафом. Трибуны аплодировали мне стоя, надрывая глотки. Диего Батиста тоже стоял на ногах и хлопал, уважительно кивая головой и удивленно говоря что-то своему тренеру.

— Черт возьми! — Рина первой скользнула под канатами, прыгнула мне на шею и раньше, чем я смог что-либо сказать, расцеловала меня в обе щеки, прыгая на месте и едва не плача от обилия эмоции. — Сукин ты сын, Сандерс! Сукин сын! Ты хоть понимаешь, что ты только что сделал?! Ты это понимаешь, мерзавец?!!

Я не мог найти в себе силы, чтобы ответить хоть слово, настолько я был обессилен. Я ощущал, что один из моих зубов в левом ряду шатается после нокаутирующего удара, полученного в первом раунде, губа кровоточила, а левый глаз ощутимо напухал от хука, пропущенного во втором раунде. Но в этот момент мне было все равно. Пока моя команда обнимала и трясла меня со всех сторон, как будто я уже победил, я вызывающе уставился в VIP-ложу, где несколько мужчин китайской внешности в черных смокингах или в военной униформе, вскочив на ноги тревожно переглядывались и спорили о чем-то, находясь в недоумении из-за того, что их чемпион сидит в своем углу совершенно изможденный, пока врач зашивает ему отчаянно кровоточащую бровь. «Нервничайте, ублюдки?!» — хотелось крикнуть мне. С полученным рассечением Андрею Соболеву практически невозможно будет выйти против Диего Батисты, чтобы продемонстрировать зажравшимся империалистам силу социалистического спорта и несгибаемого русского духа. Но, что самое страшное, Молотильщику может и не представиться такой возможности.