— Говори уже.

— Я о Боре Ковале. Знаете, он так расстроился из-за того, что не сможет пойти…

— Лучше бы Боря твой побольше занимался физкультурой, — строго нахмурила брови Габриэла. — У него проблем со здоровьем предостаточно, а он еще и нагулял лишний вес в таком раннем возрасте. Присматривал бы ты за своим другом!

— Я буду, обязательно! — пообещал я. — Может, вы все-таки разрешите ему пойти? Ну пожалуйста! А уж я прослежу, чтобы с ним все было в порядке, честно!

— Эх, — врач глубоко вздохнула и покачала головой, но секунду спустя на ее лице вновь мелькнула улыбка. — Ладно уж, Димитрис. Под твою личную ответственность! Пусть Борис скажет тебе спасибо. А точнее — твоим родителям. Нет у меня сил отказать в чем-то сыну Войцеховских!

Интересная беседа с врачом и новые факты из прошлого моей семьи отвлекли меня от неприятных мыслей о двусмысленных словах Кости, так что остаток дня прошел беззаботно. Боря едва не расцеловал меня при известии о том, что ему разрешили пойти в поход, и так долго рассыпался в благодарностях, что я даже смутился, так что Джером начал шутить, что этим вечером над Бориной кроватью появится еще один плакат его кумира.

Помню, возвращаясь тем вечером домой, мы с друзьями обратили внимание на группу из пары десятков мужчин и парней в гражданском, которые натужно бежали по улице трусцой под окрики мужчины в милицейском бушлате. Такое я видел и прежде — так по несколько недель в году тренировались «народные дружинники», к которым относились почти все здоровые мужчины в поселке. В случае чрезвычайных ситуаций они должны будут защищать селение вместе с милицией, поэтому им было предписано периодически освежать свои знания в воинском ремесле.

— Шевелитесь, пенсионеры! — донес до нас ветер гневный крик офицера. — Посмотрим, протащите ли вы свои туши хоть километр прежде чем вас хватит кондратия! Не сачковать там!..

— Неспроста их так гоняют, — прошептал Джером, глядя вслед бегущим мужчинам. — Назревает война.

— Что за глупости?! — возмутилась идущая рядом с нами Мей. — Их каждый год так тренируют!

— Не так часто и не так многих, — с присущей ему таинственностью ответил ирландец. — Похоже, даже комендант своей пропитой башкой допетрил, что с югославскими фашистами договориться не получится. Двинут они на нас, рано или поздно — и никакое Содружество не вступится, самим за себя постоять придется…

— Что, правда может такое быть? — испугался Боря.

— Не говори чепухи, Джерри! — возмутился я. — Эти твои «югославы» всю жизнь были двинутыми и остались, но никто ни на кого никогда не нападал. И не нападет!

— Старики говорят, в Третью мировую тоже мало кто верил…

Некоторое время мы поспорили на эту тему, но никто никого переубедить так и не смог. Ярик Литвинюк припомнил, что где-то неделю назад приезжал какой-то «спецназ» из Олтеницы и усиленно тренировался за городом вместе с нашей милицией. Своими глазами этого никто не видел, но все сразу поверили, и Джером сразу подхватил эту весть как «еще одно предзнаменование». Меня это разжигание паники начало уже изрядно раздражать, так что расстался я с ребятами резковато и остался в чуть недовольном настроении.

Папа в тот день задерживался на работе, а мама, все еще выздоравливающая, накормила меня ужином и занялась в своей комнате йогическими упражнениями. Так что я закрылся в комнате и минут двадцать болтал по Интернет-связи с Дженни.

Мне показалось, что специально перед моим видеозвонком девчонка накрасилась косметикой. Ее губы были необычного ярко-алого цвета, щеки необыкновенно румяные, линия бровей четкая и темная. Это выглядело необычно и даже странно (Мей, например, не красилась, и большинство девчонок в классе тоже), но при этом волнующе. Глубоко в душе я лопался от самодовольства от мысли, что она пытается мне понравиться. Дженни вела себя очень серьезно, старалась говорить так, как взрослые — и это у нее здорово получалось. Я сам не заметил, как невольно стал подстраиваться под ее манеру и тоже играть роль серьезного и взрослого мужчины. Когда она произнесла, что «постоянно думает обо мне» и ей «не терпится поскорее меня увидеть» я вдруг ощутил наплыв каких-то совсем новых для себя чувств, очень похожих на те, о которых любили судачить Джерри с Яриком, обсуждая свои похождения по порносайтам. Впрочем, таких вещей я тогда стеснялся, не знал, что делать дальше, поэтому постарался поскорее окончить разговор. Тем более, как раз в это время мне пришло уже второе сообщение со смайликами от Мей. Подруга начинала писать мне каждый раз, как я появлялся на видеосвязи — будто специально мешала мне общаться с Дженни, или, в ее версии, «со своей английской занудой». Ревнует она, что ли?!

Где-то в пол-одиннадцатого вечера, изрядно утомившись от общения с друзьями, я вышел из комнаты, чтобы умыться на ночь. Папа домой еще так и не вернулся. Мама к тому времени закончила со своими упражнениями и сидела на диване, делая перед собой плавные жесты рукой — очевидно, просматривала что-то через «сетчаточник». Выглядела она несколько озабоченной.

— Папа задерживается? — спросил я, так как дверь в ее комнату была открыта.

— А? — мама сделала жест, приглушая, очевидно, звук в наушниках. — Что ты сказал, сынок?

— Я смотрю, папы все еще нет, — повторил я.

— Он сегодня встречается с людьми из Олтеницы, — мама поджала губы.

— У него какие-то проблемы? — я невольно сразу припомнил слова Джерри и Ярика о югославах.

— Нет, с чего ты взял? Просто, как всегда, какая-то важная встреча. Ты ведь знаешь своего отца. Можешь его сегодня не дожидаться. Тебе надо лечь спать пораньше перед завтрашним походом. Вас сегодня инструктировали?

— Вчера еще. Сегодня медицинский осмотр был, — ответил я. — Габриэла рассказала мне много интересных вещей. Ты не говорила, что это она принимала мои роды!

— Разве не говорила? — мама улыбнулась и пожала плечами. — Ну да, она. Больше было некому. Габриэла — замечательная женщина и хороший врач. Как видишь, роды приняла удачно.

— Она о тебе тоже очень хорошо отзывалась. Рассказывала, как вы с ней лечили людей от «мексиканки» в этом ужасном лагере на выселках.

— «Лечили» — это громко сказано, Дима, — на мамином лбу пролегла морщина. — Мы тогда мало что могли. Если бы я тогда заболела так, как сейчас — ты бы со мной сейчас не говорил…