– В этом нет надобности, ваша милость, - сказал Снегирь.
– Славы не ищем, как и места под солнцем: его хватает на всех.

– Браво!
– кисло рассмеялся бургомистр, громко аплодируя.
– Узнаю себя. В молодости...
– Он не договорил: в дверь постучали.

– Шампанское, ваше превосходительство!
– раздался из коридора голос Гостинщика.

– Неси!
– рявкнул бургомистр.

Гостинщик принес поднос с хрустальными бокалами и ведерко со льдом, в котором стояли три запечатанных бутылки, покрытые изморозью.

– Откупорим сами! Ступай!

Гостинщик поклонился и на цыпочках вышел из номера, чрезвычайно довольный, что все обошлось: ему не грозят неприятности. Хотя по-прежнему недоумевал, как это в вазе оказался телефон?!

Бургомистр, между тем, достал из ведерка бутылку, обернул её салфеткой и привычным движением откупорил. Пробка выстрелила в потолок и метко попала в глаз лепному ангелу. Раздался чей-то приглушенный вопль. Бургомистр, мельком взглянул на ангела, перекрестился и поднял тост:

– Когда-то в молодости я, как и вы, мечтал всех осчастливить. Наивно! Только недавно понял: для того, чтобы сделать счастливыми всех - не хватит ни семи, ни семидесяти жизней. Но недаром в Библии сказано: "Возлюби ближнего..." А раз так - значит, не нужно топтать дороги и переплывать реки. Выпьем за тех, кто рядом, кто ждет вашей доброты, вашей щедрости, вашего Искусства!..
– И первым осушил бокал.

– Вы несколько раз упоминали Искусство, ваша милость, - взял слово Снегирь.
– И даже сказали, что оно - не для всех.

– Да, - согласился Ленард.
– Люди живут на земле в суете и заботах, и большинству нет дела до Божественного. В Бога ведь тоже истинно верят не все. Слушают, да не слышат. Но если Богу можно молиться, не очень-то в него веря, то скрипача не станешь слушать, если сам в душе не музыкант.

– Неправда!
– горячо возразил Снегирь.
– А как же все те, кто слушал Антона?! Вы бы видели их благодарные взгляды!

– Лирика!
– нахмурился бургомистр.
– Значит, это не Искусство, а фокусы! Может, оно и стремится стать для всех ближе, да не все его понимают. И слава Богу! Ведь, начав его понимать, все быстренько достигли бы совершенства, и тогда не имело б смысла жить дальше!

– Смысл есть во всем, - улыбнулся Снегирь, поднимаясь из-за стола. И, тем не менее, нам пора уходить.

– В каком смысле?!
– удивился бургомитср.
– А ваш концерт в Ратуше? Я прикажу художнику немедленно написать афишу!

– Концерт в Ратуше - это здорово!
– воскликнул Антон.

Снегирь не ответил. Он взял с подоконника свою шляпу и, отсчитав оттуда несколько монет, высыпал остальные на стол.

– Передайте это в детский приют, - обратился он к Ленарду, повязывая клетчатый шарф, - а концерт мы уже дали, - и направился к выходу.

Растерявшийся бургомистр выскочил из-за стола и преградил ему путь:

– Так нельзя, господа! По моим сведениям господин Антон сам изъявил желание выступить ещё раз!

– Верно!
– вспомнил скрипач.
– Я дал слово!

– Вот-вот!
– обрадовался бургомистр, что нашел в лице Антона поддержку.
– Тем более, что с вами не знаком князь!

Тут Снегирь в который раз вспомнил слова старой цыганки: "Бегите отсюда!.. Плохой город..."

– Ты - как хочешь, - ответил он Антону, надевая шляпу, - а я ухожу.

– Как-то неловко отказываться...
– растерянно пробормотал скрипач.

– Видно, мудреные речи господина бургомистра затмили твой музыкальный слух!
– усмехнулся Снегирь.

Скрипач задумчиво поднялся, но в этот миг дверь распахнулась, и на пороге появился Белый, прижимая платок к левому глазу. Его лицо было цвета цилиндра.

– Там... ваша дочь...
– неуверенно произнес он, обращаясь к бургомистру.
– Кажется...

– Что значит "кажется"?
– недовольно проворчал господин Ленард и направился к двери. Кто это тебя?
– мимоходом поинтересовался он у агента.

Глаз Белого был лилов, как слива в июле.

– Ударился о косяк...
– промямлил тот и скривился от боли: - У-уу!..

Бургомистр не стал вдаваться в подробности: на пороге стояла девушка в темно-желтом платье, богато украшенном золотым шитьем, и коричневой пелерине с капюшоном, из-под которого выбилась светлая прядь волос. Девушка в нерешительности теребила указательный палец на левой перчатке. Из-за дверей выглядывали любопытные головы Гостинщика и Черного.

"При чем тут моя дочь?" - раздраженно подумал он. И вдруг, на мгновенье ему показалось, что время повернуло вспять, и перед ним стоит его юная покойная жена Луиза... "Господи, - дрогнуло сердце, - что же это?.. Как это возможно?!" - и вспомнилось, как в давнем-давнем сне: