— Надеюсь, вы занялись папками, которые я оставил на прошлой неделе, — резко бросил он.

— Да, делаю все возможное. Но я могу отправиться в тюрьму за подделку. Честно говоря, не самое приятное чтение.

Отец Бенджамин тяжело вздохнул.

— Надеюсь, вы сделаете их более удобоваримыми, — угрожающе произнес он. — Чтобы все мы могли спать спокойно.

— Я ведь давно предупреждал, Отец, что эти записи когда-нибудь могут проверить. — Эдвард чувствовал, что в груди нарастает чувство тревоги.

— До настоящего времени приход не был обязан предъявлять какие-либо записи, — бросил Отец Бенджамин. — Мы же не могли предвидеть, что изменятся законы усыновления, и женщинам разрешат доступ к документам. Так что нужно подготовить более приемлемые версии случившегося с их детьми.

— Как? — Он вспомнил содержание нескольких выцветших свидетельств о смерти. Тех, что Отец Бенджамин выгрузил из своей машины. — Как можно приукрасить… психические припадки, судороги и постоянное отсутствие ухода?

— Не знаю, Эдвард. Вы их выписывали, — ответил священник. — Худшие уничтожьте, для остальных подготовьте благовидные объяснения. Вы с легкостью выбрались из обители Святой Маргарет. Так что, полагаю, поможете и нам выйти из этой ситуации. Я ведь уже говорил — если что-то всплывет, я позабочусь, чтобы ваше участие не осталось незамеченным.

Когда Отец Бенджамин повесил трубку, Эдвард так и не смог уснуть. Ему отчаянно хотелось разбудить жену и поделиться своими проблемами, но любое упоминание об обители Святой Маргарет всегда встречалось молчаливым неодобрением. Несмотря на то, что деньги, получаемые от Отца Бенджамина за направление в обитель одиноких беременных девушек, шли на оплату обучения дочерей, дома престарелых для матери Салли и большого уютного особняка, его жена не хотела пятнать свою совесть подобными мыслями.

Внезапно Эдвард вернулся в настоящее. Снаружи донесся слабый собачий визг. Он заметил, что подстилка Хани пуста. Он не представлял, где находилась его постоянная спутница. Сколько он помнил, она всегда приходила к нему после ужина. Возможно, Салли пошла с ней на прогулку, навестить деревенскую подругу. Однако она еще днем уехала за покупками к Рождеству. Он бы услышал, если бы жена вернулась. Звон ключей, стук дверцы буфета и лай собаки, выпрашивающей ужин, разбудили бы его. Даже если Салли все еще дулась из-за визита Отца Бенджамина, она бы сообщила, куда собралась. Может, что-то случилось с ней? Или с одной из девочек? И Салли выбежала из дома в панике.

— Салли? — позвал он, направляясь по коридору к лестнице. — Где ты?

Неуклюже спустившись по лестнице, он очутился в прихожей. Каменный пол оказался неуютно холодным. Шлепая по нему босыми ногами и что-то ворча себе под нос, Эдвард направился в кухню. Святые Небеса, где же они? Добравшись до задней двери, он снова услышал собачий визг. Огляделся в поисках ответа. Это Хани?

На смену скопившемуся внутри раздражению пришло беспокойство. Он сел на табурет и натянул резиновые сапоги прямо на босые ноги. Может, жена упала где-то в саду, и Хани пытается привлечь его внимание. Открыв шкаф в прихожей, он начал рыться в куче верхней одежды в поисках куртки «Барбур» [42] , с грохотом уронив на пол корзину с зонтами. Потом рывком распахнул заднюю дверь, вздрогнув от неожиданно ледяного ветра, и направился в сад.

Под ногами хрустел и скрипел гравий, от соседнего дома доносились голоса рождественских певцов.

— Хани? — прокричал он, направляясь к забору.

Зимнее солнце уже село, живописная белизна утра полностью исчезла. Эдвард обнаружил, что тонет в темноте. Земля под ногами превратилась в грязную слякоть, темные облака грозили осыпаться снегом. Он упорно двигался вперед, хватаясь за забор, чтобы не споткнуться о камни, ветки живой изгороди или хвойные деревца. Продираясь мимо розовых кустов, он уколол руку о шипы на толстом стебле.

— Салли? Ты здесь, снаружи? — прокричал он, вздрогнув, когда теплая струйка крови потекла вниз по тыльной стороне руки. — Хани!

Он почувствовал, как онемели ступни, и холод пополз вверх по ногам. Идти по неровной земле стало невероятно трудно. Он спотыкался на каждом шагу, кричал и свистом подзывал Хани, пока не добрался до своего любимого дуба. Немного помедлив, оперся о ствол, потревожив сидящую наверху сипуху. Птица издала длинный, неприятный крик. Эдвард вытянул шею, вглядываясь в голые, похожие на когти ветви, и увидел пару мигающих черных глаз. Какое-то время они просто смотрели друг на друга. Потом сова, издав еще один пронзительный крик, взлетела, скинув с насеста снежный ком. Звук заставил Эдварда вздрогнуть. Пытаясь уклониться от падающего снега, он отступил назад. И зацепился ногой за корень. А потеряв равновесие, уже не смог его восстановить. Он хватался за воздух. Ноги его так замерзли, что почти не слушались. Падая, Эдвард инстинктивно выставил руку, чтобы смягчить удар.

Когда ладонь его ударилась о землю, плечо пронзила острая боль. Закричав, он перекатился на бок, сжимая руку и судорожно хватая воздух в попытке справиться с болью. Когда Эдвард был подростком, то вывихнул плечо. И теперь инстинктивно чувствовал, что это случилось снова. Он сунул руку под куртку и ощупал плечо: шарик сустава вышел из своего гнезда и выступал наружу.

Он не осмеливался двигаться, не уверенный, что сможет выдержать сильную боль. Но, катаясь по земле, он промок; снег набился за ворот куртки и сочился вниз по спине. Эдвард дрожал от холода и потрясения. Он должен встать, иначе в считанные минуты замерзнет до смерти.