Шрифт:
Единственное, чему можно было радоваться — на этом сроке ребенка уже можно будет спасти, если мы с Джастисом все же проиграем. И это не давало окончательно пасть духом.
За время жизни в больнице я обзавелась новыми знакомствами — подружилась с сестрой Рэма Нирой. Девушка оказалась очень открытой и общительной. Она занималась детьми-полукровками и их адаптацией в Аджуне. У нее был свой небольшой детский сад, где оборотни росли вместе с человеческими детьми. Вряд ли такие результаты заинтересуют Смиртон, но если бы не мой случай, я бы вообще не знала о том, что оборотни как раз стараются научить будущие поколения жить бок о бок, чего не скажешь о людях. Все было совсем не так, как нам пытались представить в Смиртоне.
Отец звонил раз в неделю. Сначала мы разговаривали коротко и сухо, но с каждым разом я рассказывала все больше — что не жалею ни о чем, что мне нравятся новые знакомые, врала, что чувствую себя наконец на своем месте. Он неизменно спрашивал, когда вернусь, но я ничего не обещала.
Где-то в глубине души я простила ему все. У меня не было ресурса его ненавидеть, мне было, куда потратить силы.
На седьмом месяце я уже вообще боялась двигаться, но хорошо освоилась с каталкой. И каждое утро добиралась до детского отделения, где мы встречались с Нирой. Пили чай, разговаривали, обсуждали новости… Нира еще больше сгладила для меня границу между моим и непривычным миром. Оказалось, что у любых девушек переживания очень похожи.
Она встречалась с человеком, а это, как оказалось, история более сложная, чем когда мужчина-оборотень выбирает человеческую женщину. Дети в таких браках только в половине случаев становятся оборотнями. Но даже не в этом была проблема. А в том, что ребенку нужен проводник в мир животных, и мужчине тут было проще. Короче, Рэм ворчал на этот ее выбор, что расстраивало Ниру, но она стойко держала оборону от брата. С встречной стороны ситуацию смягчала Вика. Но Нире все равно было непросто. С ней я забывала о себе, чувствуя, что не пуп вселенной, как это было с Джастисом. Тот продолжал носиться со мной как с неповоротливым, но ценным по каким-то непонятным причинам тюленем.
— Давай, малышка, еще немного… — усмехался он, орудуя датчиком. — Пару месяцев, и будем бегать за медвежонком по снегу. Тебе показать мордочку?
— Не надо, — отвернулась я.
Это его обещание взволновало, я сразу же живо представила эту картинку. Пусть все забудется быстрее, пожалуйста! Пусть он родится здоровым!
Малыш пнул датчик, и я замерла. Часто после таких его пинков меня скрючивало от боли, и начиналась беготня с капельницами и инъекциями. Я провела ладонью по животу, успокаивая ребенка и успокаиваясь сама. Пока Джастиса не было рядом, я постоянно разговаривала с малышом, гладила живот… Выучила одну колыбельную и напевала ее в тишине. И мне казалось, ребенок меня слышит и успокаивается. Я будто старалась его примирить с обстоятельствами, что так вышло, убедить, что надо постараться еще чуть-чуть, и мы будем вместе…
— Как назовешь?
Вопрос, такой простой и естественный, вогнал меня в ступор. Я и не думала никогда об этом. Для меня это было почему-то непреодолимо сложно — дать ему имя. Будто я права не имею, не справлюсь с последствиями, не могу одна взять ответственность…
— Пока никак.
Я хотела сказать «не знаю». Но почему-то вырвалось именно это.
— Почему? — сузил Джастис глаза на монитор.
— Не знаю, не могу… — пожала плечами. — Не могу объяснить. Боюсь. Будто пока нет имени — нет и смерти… Я дура, да?
— Нет, — глянул он на меня. — Там, откуда родом твой ребенок, это обычно так и происходит. — И он с тяжелым вздохом вернулся к монитору. — Малышам не дают имена, пока те не окрепнут и не переживут первую зиму. Без имени смерть не заберет…
— Откуда ты знаешь? — тяжело задышала я.
— Слышал…
Я хотела было что-то еще спросить, но перед глазами уже полетели картины заснеженного мира, сердце сдавило тоской, и меня снова скрутило пополам от резкого спазма. Да такого, что в глазах потемнело.
Зря мы обсуждали, как собираемся обмануть смерть, наверное…
Это все, о чем я думала, когда коридор наполнился криками, а ощущение горячей струи между ног будто поставило жизнь на паузу. Потому что территория жизни на этом заканчивалась.
Свет коридорных ламп замелькал в глазах. Я слышала, как четко командует Джастис, чувствовала, как слаженно действуют вокруг меня врачи — инъекции, датчики, звон инструментов и вой приборов смешались в одно. А я онемела. Замерла, не в силах ни бороться, ни обещать себе, что справлюсь, ни думать о ребенке. Меня разом скрутило и выжало досуха. А еще тянуло куда-то… Туда, где по лицу хлещет морозный ветер с россыпью ледяных иголок, где воздух обдает легкие болью, не сдается теплу…
— Лали, не смей. — Щеку вдруг болезненно обожгло, а на лице заплясал жесткий собранный взгляд. Джастис обхватил подбородок и заставил смотреть ему в глаза: — Только попробуй не вернуться…
Я растерянно моргнула, но его взгляд начал таять, и его вскоре замело снегом…
4
Мне хотелось остаться там…
Кожу не жгло холодом, было тепло… А еще я слышала его дыхание, чувствовала кожей жар выдыхаемого им воздуха. Я была дома. Измученная, сломленная и потерянная, и только там в его руках меня собирало по кускам в целое. Я не хотела обратно…