Ба-бах! Его голова дернулась, и перед глазами поплыли радужные круги.

Это Жанет, вскочив на ноги, изо всех сил влепила ему затрещину.

Ее глаза метали молнии, она открывала и закрывала рот, словно у нее от ярости перехватило горло. Так ничего и не сказав, она повернулась и убежала в спальню. Хэл поплелся за ней. Девушка лежала ничком на кровати, снова захлебываясь от плача.

– -Жанет, ты не понимаешь...

– -Fva tuh fe fu'!*

*Какой же ты дурак! (искаж. франц.)

Когда до него дошло, что она сказала, его лицо залилось краской. Ярость ударила ему в голову: он грубо схватил ее за плечи, рывком поднял, развернул лицом к себе и вдруг сказал:

– -Но я же люблю тебя, Жанет. Очень люблю.

Эти, казалось бы, обычные слова сейчас прозвучали для него самого как-то непривычно: то, что она называла любовью, было для него абсолютно чуждым или забытым... как это лучше сказать-то?
– - заржавленным, нуждающимся в полировке? Он держал в своих объятиях создание, чья природа, инстинкты, образование -- все вертелось вокруг одного ядра: любви.

А он-то думал, что этой ночью он уже выплакал все свои слезы! Но сейчас, забыв о своем решении не рассказывать о своих приключениях, по мере того, как он шаг за шагом описывал ей все ночные события, слезы снова заструились по его щекам. Оказывается, что за тридцать лет их накопилось у него столько, что еще не скоро он сможет выплакать их все.

Жанет тоже плакала и горько каялась в том, что рассердилась на него, и обещала, что больше никогда-никогда... А он говорил ей, что теперь все в порядке. И они целовались снова и снова, пока, как два ребенка, лишившиеся сил после бурной ссоры и не менее бурного примирения, незаметно для себя уснули.

(окончание следует)