Шрифт:
Развязываю веревку и открываю пластиковую крышку. Рукой отламываю пропитанный заварным кремом кусок и…
Жру.
Жру отвратительный приторно-сладкий торт. Крошки падают, портят идеальный белый февральский холст и вслед за ними слезы, потому что даже убийственное содержание сахара в «Наполеоне» не способно перекрыть горечь, затопившую меня изнутри.
До сегодняшнего дня судьба жаловала меня. Я не ведал вкус потери. Не знал ощущения невосполнимой утраты. Не чувствовал горя.
Оказывается, это очень больно.
Глава 16
Настоящее
Зоя Данилина
Едва за Соколовским захлопнулась дверь, как великое отчаяние обрушилось на мои плечи, словно рухнувшее на Атланта небо. Он снова делает это. Рушит мою жизнь. Топчется в ней, словно слон в посудной лавке. Снова бередит душевные раны. А я?
А я как будто и рада…
Цветы еще эти… Где ж ты был со своим букетом семнадцать лет назад?!
Нет, это ж надо?!
Видимо, все-таки неплохо ему по голове прилетало, раз такую ахинею про меня и Степу выдумал! А я еще боялась, что он сразу обо всем догадается. Да куда там! Наверное, пока в лицо ему не скажешь прямым текстом — не поймет! Еще бы, он ведь уверен, что я последовала его совету. Или, если быть точнее, исполнила приказ.
Козел!
Как посмел он вообще мне улыбаться после всего, что было?! Как только наглости хватило?! Хотя… Стоит помнить, чей он сын. Там двуличие, лицемерие и равнодушие в крови! Так сказать, впитано с молоком матери.
Но это ладно. Это бог с ним, с Соколовским.
Куда больше меня беспокоит мрачный Степа, что сверлит в моем виске адскую черную дыру, стоя в дверном проеме своей комнаты, бывшей когда-то моей.
Сердится. Даже бесится. Вон, как барабанит пальцами об косяк. А я и взглянуть на него не могу. Боюсь назвать другим именем. Генетика, мать ее!
— Нет, ты слышала? Слышала же, да?! Ты вообще поняла, что он подумал? — Степа тоже возмущен.
Во мне еще тлеет слабый уголек надежды, что все обойдется, что Соколовский больше никогда не переступит порог этой квартиры, что Степа ни о чем не догадается, что мы просто будем дальше жить, как и все годы до этого.
Вот только это утопия. Матвей уже ворвался в нашу жизнь. Ничего не будет как прежде. И то, что он непременно докопается до истины — лишь дело времени. В математике он, конечно, не силен, но и последним дураком Соколовский никогда не был.
— Ой, Степ…
— Нет, это что должно быть у человека в голове? Он же решил, что мы с тобой любовники!
— Поверь, я тоже не ожидала подобных выводов.
— Скажи мне правду. Это же ОН? Да? ОН? Только не лги.
ОН.
Степа всегда говорил только так. ОН. Отстраненно. Обезличено. Когда Степа первый раз спросил об отце, я не стала лгать. Призналась, что он был не готов брать на себя ответственность и рушить собственные мечты, поэтому оставил нас. Тогда Степа сказал, что никогда не хочет знать его имя. А вечером в нашем доме появился спортивный журнал и первый плакат Матвея Соколовского.
Тогда я еще не знала, что мама записала Степу на бокс. Была уверена, что она водит его на плавание.
Время шло. Безразличие к отцу росло пропорционально любви к Соколовскому. Парадокс. Сам того не зная, Степа любил и ненавидел одного и того же человека.
Было больно, но у меня ни разу не возникло желания рассказать Степе правду. Зачем? Мой мальчик уже разочаровался в отце. Отнять у него еще и кумира казалось мне слишком жестоким. Хотя мама была категорически против молчания. Но против моего решения ничего не предпринимала. Она воспринимала меня как мать и позволяла следовать собственным решениям, даже если считала их ошибочными. Назвала меня маленькой обиженной девочкой. А я и была ею. И где-то в глубине души ею и осталась.
— Я никогда тебе не врала, Степа. Даже когда говорила, что он логикой не блещет. Теперь ты сам в этом убедился. У Матвея Соколовского до сих пор развита только мускулатура. До прокачки извилин, видимо, очередь так и не дошла.
Не хочу оскорблять Соколовского, но ядовитая язвительность буквально сочится из меня. Слышала бы меня мама, представляю, как укоризненно бы она поджала губы и неодобрительно покачала головой. Удивительно, что спустя годы она продолжала любить эту сволочь.
Несмотря ни на что.
Так и слышу ее голос: «Вы были просто незрелыми, Зоя. Никто не виноват. Не надо копить в себе злобу и отравлять ею окружающих. И уж тем более Степу. Мальчик вообще не при чем. Заложник ситуации».
— Расскажи мне все, — решительно потребовал Степа, а внутри меня оборвалась струна, удерживающая на месте сердце, и оно рухнуло в пятки, заставляя их отстукивать чечетку на линолеуме.
— Степа… Ты и так все знаешь, я рассказывала тебе сто раз, ничего не скрыла. Разве что имена…
— Значит, расскажи в сто первый. Тем более, что теперь я все могу представить в лицах.