Провозглашение независимости Закавказья привело к ухудшению и без того нелегкого военного положения федерации. Многие русские офицеры, продолжавшие считать себя гражданами России, после отделения Закавказья стали подавать прошения об отставке [48] . 24 апреля военным вопросам было посвящено заседание правительства. Обсуждалось, в частности, положение Карса, которое, по мнению начальника штаба главнокомандующего войсками Кавказского фронта, было безнадежно: Каре не мог продержаться и недели [49] . Правда, мнение о военной слабости Закавказья разделялось далеко не всеми военными и политическими деятелями. Когда председатель Закавказской мирной делегации и глава нового правительства Чхенкели заявил в телеграмме, что Ардаган взят, а судьба Карса решится на днях, командир корпуса генерал Назарбеков опубликовал опровержение и указал, что туркам не легко будет взять «эту твердыню, к защите которой комендантом принимаются все необходимые меры». Со времени падения Эрзерума, указывал Назарбеков, боеспособность частей корпуса возросла, и скоро он станет силой, с которой «придется считаться противнику» [50] .

Член Закавказского сейма Ю. Ф. Семенов несколько позже высказал предположение, что Каре и Батум были сданы не по военным, а по политическим соображениям, под давлением тех, кто хотел заключить сепаратный мир с Турцией. «Армянские части после отступления от Эрзерума до пределов Закавказья оправились и представляли достаточную боевую силу», — писал Семенов. Крепость Каре была снабжена провиантом и боевым снаряжением в достаточных количествах для того, чтобы с успехом отражать «истощенные, голодные и плохо одетые турецкие войска. В таком же положении находился Батум с его великолепным вооружением». В Тифлисе Русский национальный совет сформировал небольшую пехотную часть и несколько батарей территориальных частей, и эти отряды сражались вместе с армянскими частями генерала Назарбекова. Они оставили Каре, «когда по приказу Чхенкели эта крепость была без бою отдана туркам против воли значительной части Закавказского правительства, об этом не осведомленном», и несмотря на то, что Назарбеков считал возможным Каре удержать [51] .

26 апреля Закавказское правительство выступило в Сейме с декларацией о своих планах. В целом политическая линия правительства Сеймом была одобрена. В длинной речи Церетели обвинил во всех несчастиях Закавказья большевиков, совершивших переворот в Петрограде, развязавших гражданскую войну, подписавших Брестский мир. «Ультиматум о признании Брест-Литовского мирного договора диктовался нам с двух сторон, — сказал Церетели, — со стороны большевистской России и со стороны наступающей Турции». Только поэтому Закавказью пришлось принять турецкие требования и провозгласить свою независимость, указал выступавший.

5 мая в Батуми открылось заседание мирной конференции, однако турецкая делегация заявила, что, положив Брестское соглашение в основу переговоров, она оставляет за собою право предъявления новых территориальных требований [52] . Возникший из-за этого конфликт предложили урегулировать в качестве посредников немцы. Германская миссия во главе с генералом фон Лоссовым прибыла для этого в Батуми. Германское вторжение (по сравнению с турецким) представлялась Закавказью наименьшим злом. И правительство решило с помощью немцев попытаться избежать оккупации всего Закавказья турками. При посредничестве Германии переговоры тянулись до 25 мая, но успехом не увенчались. Видя безрезультатность своего посредничества, фон Лоссов отказался от данной ему миссии и покинул Батуми.

В тот же день Турция предъявила новый ультиматум, дав для ответа 72 часа [53] . Дальнейшие оттяжки и сопротивление грозили серьезным кровопролитием, и Закавказская федерация, просуществовав чуть больше месяца, распалась. В надежде избежать турецкой оккупации Церетели на заседании правительства 26 мая заявил о выходе Грузии из федерации и провозглашении независимости [54] . Лишившись основного своего звена, Сейм в три часа дня 26 мая объявил себя распущенным. Через час в том же зале было открыто заседание Грузинского национального совета [55] . С интервалом в один день, 27 и 28 мая, о независимости заявили Армения и Азербайджан. Тогда же, 28 мая, Грузия подписала в городе Поти предварительный договор с Германией о вводе в Грузию немецких войск [56] .

При содействии Германии 4 июня Грузия и Армения заключили с Турцией «Договор мира и дружбы», что, однако, не спасло Армению от нашествия турецкой армии — в том же месяце мир был разорван и военные действия возобновились [57] . Договор, не ратифицированный ни одной из сторон, так и не вступил в силу. Но от турецкой оккупации Грузия была спасена, променяв ее на германскую [58] .

Азербайджан мира с Турцией не заключил. В Баку скопилось немало русских солдат, там же была сосредоточена Каспийская флотилия. Власть в городе взяли большевики, однако на коалиционной основе, с вхождением в Бакинский совет «умеренных элементов», в том числе армянских национальных партий. Последние были настроены резко антитурецки, категорически выступали против мира с Турцией и сыграли большую роль в организации отпора турецкой армии [59] . Тем не менее, турецкая опасность городу все возрастала, и в самом конце июля Бакинский совет 259 голосами против 236 высказался за приглашение союзников. Посланный англичанами отряд из 1100 человек [60] не мог существенно изменить положения и противостоять 11-тысячному турецкому войску [61] . Но поскольку против приглашения англичан выступали большевики, придерживавшиеся, согласно директивам Москвы, прогерманской ориентации даже в июле 1918 года, им пришлось отстраниться от власти. Диктатура Бакинского совета была заменена «диктатурою Исполкома и Центрофлота», которая, однако, не имела сил для организации обороны города. В августе Баку был осажден турецкими войсками. В ночь с 14 на 15 сентября англичане покинули город и отошли в Энзели. На следующий день в Баку вошла турецкая армия. Она оставалась в городе до конца мировой войны [62] : 17 ноября англичане заключили перемирие с Турцией, и в Баку, уже во второй раз, вошли английские войска, под командованием генерала Томсона [63] . Британские части были также введены в Грузию и Армению.

Все это время, до 13 ноября, советская Россия, подписавшая с Четверным союзом «передышку» на условиях, приведших к отделению и оккупации Закавказья, формально жила в состоянии мира с Германией и Турцией. Получалось, однако, что Ленин уступил не три закавказских округа — Каре, Батум и Ардаган, а все Закавказье. Но если революционеры, устремившие свой взор на запад, готовы были простить Ленину потерю южных территорий, годных разве что для броска на Турцию и Иран, они восприняли как откровенную измену делу революции согласие Ленина на отдачу под германскую оккупацию почти уже советской Украины.

В последовавшие после ратификации Брестского мира недели Ленин продолжал оставаться объектом резкой критики. Его критиковали враги и друзья, союзники и оппоненты. Критика в адрес Ленина и Брестского мира перестала зависеть от партийных или политических позиций. Ленин завел партию в тупик, из которого, казалось, не было выхода. Но с необъяснимым для посторонних упрямством Ленин продолжал защищать «передышку». Казалось, он не видел того, что происходит вокруг, не слышал, что говорилось другими. «В наиболее острые моменты, — писал о Ленине Троцкий, — он как бы становился глухим и слепым по отношению ко всему, что выходило за пределы поглощавшего его интереса [...]. Он верил в то, что говорил» [1] . Эта несокрушимая вера не подходила под понятие «самоуверенность». Она была чем-то большим, не поддающимся ни осмыслению, ни логике. Ленин не видел пути, по которому шел сам и вел других. Однако каждый свой следующий шаг он видел отчетливо. Его охватывала паника или вдруг — необъяснимый оптимизм, в зависимости от того, перед кем он выступал, какие цели преследовал выступлением. Но каждый раз — или только казалось так окружающим — он верил в то, что говорил. И эта вера захватывала, опьяняла, гипнотизировала. Так вело его шаг за шагом, слепо. Как иначе можно было объяснить согласие Ленина на отторжение Украины?