Зря Гоша говорил, что я не довольна. Я была до ушей рада. В зале было прохладно, кресла удобные. Даже кукурузные палочки оказались страшно вкусными, от души посыпанными сахарной пудрой.

– Бум, бах, – грохотал фильм, взрываясь и стреляя, и потому я расслабилась и пропустила момент, когда Гоша закрыл ясные глаза. Потому, услышав первые громовые раскаты храпа, я даже не сразу поняла, что это. Мила Йовович, взглянув с экрана бесподобными глазами, замерла в нерешительности. Грохотнул взрыв, заглушаемый моим мужем.

– Агрх, – старался Гоша.

– Бум, – грохотали взрывы.

– Во дает, – восхитился сидящий на заднем ряду парень.

– Хороший фильм, динамичный, – подвел итог благоверный, когда я его все же растолкала. По экрану бежали заключительные титры.

– Да, и о чем он? – с интересом спросила я.

– О жизни, – уклончиво ответил Гоша. – Не приставай.

До вечера мы мыкались по улицам столицы. Я ныла. Гоша скрежетал зубами.

– Пошли на вокзал, – решил он в конце концов. В зале ожидания перекантуемся раз ты такая слабачка.

Зал ожидания Павелецкого вокзала к отдыху не располагал.

«Интересно, кто придумал эти сиденья? Ему бы пыточные орудия для инквизиторов создавать. Цены бы не было человеку. Ладно, хоть Гошик не заснет. Наверное…» – отрешенно думала я, стараясь угнездиться на неудобной лавке. Гоша молча ерзал рядом и дико вращал глазами – первый признак бешенства.

В поезд мы, как всегда, ввалились в последний момент. Супруг мой все же уснул, а я, старательно притворяясь, что не знаю этого храпящего монстра, прощелкала момент его побудки. Грохоча чемоданом по перрону, который, к слову сказать, чуть не забыли в камере хранения, мы, как два рысака, неслись к своему вагону, рассекая Московский воздух грудью, заскочив в него уже на ходу.

– Вот ни в чем на тебя положится нельзя, – задыхался муж, резво перебирая ногами. – Неужели нельзя было за временем следить?

–А нефиг храпеть, как бегемот, – огрызалась я, поправляя на плечах лямки любимого рюкзака, куда Гоша переложил гантелю. Гантеля подскакивала и больно била меня по спине, вышибая дух.

– Ага, и поэтому ты смылась через три ряда. Мужа стесняешься. А обещала чего? В горе и радости…. Коварное ты существо, – краснел лицом благоверный, но в глазах его читалась неприкрытая любовь. Мужу было стыдно, но он никогда бы, даже под пытками, в этом не признался.

Спали мы, как убитые, не слыша, как несчастные из соседнего купе колотили нам в стену всем, что подвернулось им под руку, чтобы уменьшить звук Гошиного храпа. Как ломилась в дверь проводница, устав от жалоб пассажиров и головной боли вызванной раскатами грома, несущимися из вверенного ей объекта.

Утром нас провожали овацией. Люди, оглушенные и деморализованные, вытирали слезы радости. Кто-то даже плясал.

Родной Саратов встретил нас порывами ветра, швыряющего в лицо клубы пыли и рваные пакеты. Гоша радостно улыбался и восторженно смотрел по сторонам, не замечая неудобств.

– Ну вот мы и на родине. Нюська, ты чувствуешь? – сказал любимый, тайком растирая рукавом слезу по чумазому от пыли лицу. – Воздух родной земли.

Я только закивала головой, выпутывая из волос подозрительного вида замасленную бумажку и борясь с хрустящей на зубах пылью. Но Гоша не видел заплеванного перрона, спящего у входа на вокзал вшивого бомжа и другой неприглядной истины. Он был дома. Он был в восторге.

Я прижалась к мужу и поняла, что тоже счастлива, еще не зная, что меня ожидает в ближайшем будущем.

Мне всегда интересно, кто дает название отечественным автомобилям? Ну вот подумайте, как можно назвать грохочущий и разваливающийся на ухабах сарай, полный болтов и шурупов, Газелью? Газель – грациозное животное, с которым поэты сравнивали восточных красавиц, а никак не этот рычащий, плюющийся выхлопными газами монстр. – О чем задумалась? – спросил муж, бодро подпрыгивая на рваном, протертом сотнями поп сиденье.

– Да так. Гош, долго еще? У меня все внутренние органы оторвались уже, наверное.

Газель тряслась и натужно ревела, рискуя развалиться на исковерканной ухабами дороге, но неслась вперед вопреки всем законам физики и здравого смысла.

– Часа полтора, думаю, – икнул благоверный и едва не свалился с сиденья, влекомый силой инерции. Скрипнули тормоза, и монстр замер возле чахлого леска.

– Сцыте, идите. Больше остановок не будет, – ощерился выглянувший в салон барыжьего вида водила. – Бабы влево, мужики вправо, – отдал он распоряжение и закурил прямо в салоне вонючую сигарету, разбавляя амбре выхлопных газов, которые почему-то поступали прямо в салон, вместо того, что бы искать выход наружу. Народ засуетился и, согнувшись в три погибели, двинул к выходу.