Нужен новый Военный вождь, но, скорее всего, не одобрят никого. Воля умерла. Нечего собирать в кулак.

– Я пойду на переговоры, – сказала Ханават, – и хочу, чтобы ты пошла со мной, Шелемаса.

– А твой муж…

– Лежит в палатке старшего сына. Не принимает ни пищи, ни питья. Собирается уйти. Очень скоро мы сожжем его тело на погребальном костре, но это всего лишь формальность. Мой траур уже начался.

– Я знаю… – Шелемаса помедлила, – у вас были трудности. Слухи о его увлечениях…

– Это самое горькое, – перебила Ханават. – Да, Голл постоянно смотрел на сторону. Я давно приучилась терпеть. Но больнее всего то, что мы снова обрели друг друга. Перед самой битвой. Наша любовь воскресла. Мы снова были… счастливы. Несколько мгновений… – Она замолкла, потому что из глаз потекли слезы.

Шелемаса подобралась ближе.

– Расскажи о ребенке, которого носишь, Ханават. Я же никогда не была беременна. Что ты чувствуешь? Наполненность, да? Он шевелится? Говорят, они то и дело шевелятся.

Улыбнувшись сквозь слезы, Ханават сказала:

– Ну ладно. Что чувствую? Как будто проглотила целиком свинью. Продолжать?

Шелемаса коротко рассмеялась и кивнула. Рассказывай о хорошем. Чтобы заглушить крики.

– Дети спят, – сказала Джастара, опускаясь рядом с ним на колени и глядя на его лицо. – Сколько же в нем было от тебя. Твои глаза, твои губы…

– Молчи, женщина, – сказал Голл. – Я не лягу с вдовой сына.

Она отодвинулась.

– Тогда хоть с кем-нибудь, ради Худа. – Голл повернулся лицом к стенке палатки.

– Почему ты здесь? – спросила она. – Ты пришел в мою палатку как призрак всего, что я потеряла. Мало мне своих призраков? Чего ты от меня хочешь? Посмотри на меня. Я предлагаю тебе свое тело, давай разделим горе…

– Остановись.

Она еле слышно зашипела.

– Лучше ударь меня ножом, – сказал Голл. – Сделай это, женщина, и я буду благословлять тебя на последнем издыхании. Нож. Причини мне боль, посмотри, как я мучаюсь. Сделай, Джастара, во имя моего сына.

– Ах ты, эгоистичный кусок навоза, с чего мне потакать тебе? Убирайся. Найди другую дыру, где спрятаться. Думаешь, твоим внукам будет приятно на все это смотреть?

– Ты не хундрилка по рождению, – сказал он. – Ты из гилков. И ничего не понимаешь в наших обычаях…

– Хундрилы были страшными воинами. И остались. Ты должен встать, Голл. Должен собрать своих духов – всех – и спасти свой народ.

– Мы не виканцы, – прошептал он, снова вцепившись когтями себе в лицо.

Она разразилась проклятием.

– Нижние боги, ты и вправду думаешь, что Колтейн со своими проклятыми виканцами справились бы лучше?

– Он нашел бы способ.

– Дурак. Ничего удивительного в том, что жена насмехается над тобой. И в том, что все любовницы отвернулись от тебя…

– Отвернулись? Да они все мертвы.

– Так найди новых.

– Кто полюбит труп?

– Вот ты и заговорил правильными словами, Военный вождь. Кто? Ответ лежит передо мной, тупой старик. Вот уже пять дней. Ты – Военный вождь. Встряхнись, будь ты проклят…

– Нет. Завтра я препоручу свой народ заботам адъюнкта. Хундрильских «Выжженных слез» больше нет. Все кончено. И я кончен.

Перед его глазами мелькнуло лезвие ножа.

– Ты этого хочешь?

– Да, – прошептал он.

– С чего начать?

– Решай сама.

Нож исчез.

– Ты сам сказал, я из гилков. Что я знаю о милосердии? Ищи сам путь к Худу, Голл. Виканцы погибли бы так же, как погибли твои воины. Точно так же. Бывают проигранные битвы. Так заведено. Но ты еще дышишь. Собери свой народ – они ждут тебя.

– Нет. Больше никогда я не поведу воинов на битву.

Она прорычала что-то неразборчивое и ушла, оставив его одного.

Он смотрел на стенку палатки, слушая собственное бессмысленное дыхание. Я знаю, что это такое. Страх. Всю мою жизнь он поджидал меня в холодной ночи. Я творил ужасные дела, и наказание близится. Прошу, поторопись.

Ведь ночь очень холодна и подбирается все ближе.