И я не буду терпеть. Не буду. Не просите.

И они ведь не будут. Потому что он не Кенеб. И у меня нет причин выпендриваться. Я в этой компании хуже Банашара. У того хоть хватает наглости являться пьяным и смеяться над негодованием адъюнкта. Своего рода мужество.

Близился рассвет, и лагерь оживал. Слышны тихие разговоры, оцепенелые пробуждаются к суровой правде, глаза промаргиваются, души съеживаются. Мы – ходячие мертвецы. Чего еще ты хочешь от нас, Тавор?

Много чего. Он знал это, чувствовал, как впившиеся в грудь клыки. Негромко зарычав, он отпихнул шкуру и сел. Палатка Кулака. Столько места – а для чего? Для сырого воздуха, который дожидается его героического возвышения, его богами данного блеска. Он натянул одежду, поднял холодные кожаные сапоги и потряс – не завелись ли там скорпионы и пауки. Потом натянул сапоги. Надо отлить. Я был когда-то хорошим офицером.

Кулак Блистиг откинул полог и вышел из палатки.

Добряк огляделся.

– Капитан Рабанд!

– Слушаю, Кулак!

– Найди Пореса.

– Мастер-сержанта Пореса, сэр?

– Да какой бы чин он ни выбрал с утра. Его. Узнаешь по черным глазам. – Добряк задумался и добавил: – Интересно, кто сломал ему нос. Я бы медаль дал.

– Слушаю, сэр. Уже бегу.

Добряк, услышав приближающийся топот сапог, повернулся. К нему шла Кулак Фарадан Сорт, а следом за ней держалась капитан Сканароу. Обе выглядели несчастными. Добряк нахмурился.

– И с такими лицами вы намерены показаться перед своими солдатами?

Сканароу виновато отвела взгляд, но Сорт упорно смотрела на него.

– Твои собственные солдаты, Добряк, готовы взбунтоваться… поверить не могу, что ты приказал…

– Провести полный личный досмотр? А почему нет? Хотя бы выскребут дерьмо из штанов, генеральную уборку долго откладывали.

Фарадан Сорт пристально смотрела на него.

– Это все не притворство?

– Дам совет, – сказал Добряк. – Крепость в огне, черная желудочная чума косит поваров, ужин и крысы есть не хотят. А услышав, что во дворе балаган, жена смазывает петли на двери спальни. И вот я вхожу и начинаю втирать по поводу твоих стоптанных сапог. Что будешь думать, когда я уйду?

Сканароу сказала:

– Буду думать, как половчее вас убить, сэр.

Добряк поправил пояс с оружием.

– Солнце залило небосклон, милые. Мне пора на утренний моцион.

– Хотите нескольких сопровождающих, сэр?

– Щедрое предложение, капитан, но со мной ничего не случится. Да, если вдруг вскоре объявится Рабанд с Поресом, повысьте доброго капитана. Думаю, подойдет звание Всемогущего смотрителя Вселенной. Дамы…

Глядя ему вслед, Фарадан Сорт вздохнула и потерла лицо.

– Да уж, – пробормотала она, – ублюдок в чем-то прав.

– Потому он и ублюдок, сэр.

Сорт посмотрела на нее.

– Ставишь под сомнение репутацию Кулака, капитан?

Сканароу выпрямилась.

– Никак нет, Кулак. Просто говорю, как есть. Кулак Добряк – ублюдок, сэр. И был им, будучи капитаном, лейтенантом, капралом и семилетним хулиганом.

Фарадан Сорт посмотрела на Сканароу. Та тяжело пережила смерть Рутана Гудда – так тяжело, что Сорт предположила: их отношения были не просто отношениями боевых товарищей, офицеров. А теперь она обращается «сэр» к той, кто всего несколько дней назад была таким же капитаном. Поговорить с ней об этом? Сказать, что мне это так же неприятно, как было бы ей? А есть смысл? Она ведь держится? Ведет себя как проклятый солдат.

А еще Добряк. Кулак Добряк, спаси нас Худ.

– Моцион, – сказала она. – Нижние боги. А теперь, полагаю, пора встретиться с моими новыми солдатами.

– Пехотинцы – простые ребята, сэр. В них нет особой жилки, как у морпехов. Сложностей не будет.

– Они отступили в бою, капитан.

– Таков был приказ, сэр. И они только поэтому остались живы.

– Я начинаю понимать, зачем еще Добряку личный досмотр. Сколько побросали оружия, пошвыряли щитов?

– Посланные солдаты собирали брошенное по пути отхода, сэр.

– Не в этом дело, – сказала Сорт. – Они бросили оружие. А это может войти в привычку. Говоришь, сложностей не будет, капитан? Не про то думаешь. Меня беспокоят другие сложности.

– Поняла, сэр. Тогда лучше их встряхнуть.

– Думаю, скоро я стану очень противной.

– Ублюдком?

– Только женского рода.

– Может быть, сэр, но слово то же самое.

Если бы он мог успокоиться. Если бы справился с запахом и осадком от вчерашнего вина, избавился от головной боли и от кислого привкуса на языке. Если задержать дыхание, лежа как мертвец, признавший поражение. Вот тогда можно ее почувствовать. Ее шевеление глубоко под грубой, потрескавшейся кожей земли. Червь ворочается, и ты действительно чувствуешь ее, о жрец. Это грызущая тебя вина. Твой лихорадочный позор, от которого пылает лицо.