— И я говорю — поздоровел! — Сергеич забежал вперед.

— Да? Ну, возможно, — ответил я пространно.

Сам я особых изменений не ощущал, даже одежда сидела так же, но логика в ее словах была: у меня ж и «Мощь» увеличилась, и «Стойкость»… Сила не возьмется из ниоткуда, вот тело и отреагировало. И жрать по-прежнему хотелось постоянно.

На ходу я достал упаковку орешков, немного отсыпал Марии с Сергеичем, а остальное, извинившись, съел сам. Так же, не останавливаясь, приговорил сырную нарезку — живот притих, но чувствовалось, что ненадолго.

Сергеич, шагающий впереди, вдруг остановился и включил режим «Никитка-хер-на-нитке», решив покрасоваться перед девушкой. Он напряг бицепсы и встал в позу, которая должна была показать нам, какой он весь из себя культурист.

— Глянь-ка и на меня, Маруська! Как я, тоже поздоровел?

— Вы, дядя Миша, вообще… молодцом, — серьезно ответила девушка, но глаза ее смеялись. — Прямо богатырь земли русской!

— Не знаю, как насчет «поздоровел», но помолодел ты точно, Сергеич, — добавил я. Кивнув вниз, все-таки не удержался и подколол: — Вон, аж нога не опускается, к хрену примотанная!

— Тьфу ты, блин… — Сергеич сплюнул…

…и вдруг сунул Марии вилы, а сам ринулся навстречу колышущимся кустам. Остановился, замахнувшись «Небесным рассекателем» и закричал:

— Давай сюда, Маруська! Вдвоем завалим вражину!

Я тронул ее за плечо, качнул головой на Сергеича:

— Давай, Маш. За каждое упокоение мы, все те, кто остался с душой, получаем особые способности. Я вот, например, очень быстро регенерирую. Тебе тоже, может, что выдадут.

— У меня зрение так себе, — призналась девушка.

— Ну вот! Станет стопроцентным!

Она судорожно сглотнула, впилась взглядом в кусты перед Сергеичем. Обернулась и посмотрела на меня, как тот котенок, которого вот-вот загрызут зомби, помотала головой.

— Нет, я не могу. Я же даже на бокс ходила… Грушу могу лупить до изнеможения, а живого противника… не могу. Ой! — Маша закрыла лицо руками, выронив вилы.

Возглас был связан с действиями Сергеича, который рубанул вылезшего из кустов жирного «нулевого» мужика. Электрик вырвал «Рассекатель», застрявший в ключице бездушного, вспорол ему брюхо, но до кишок не достал — из разреза вывалился желтый жир, был он не как сало, а скорее как долька грейпфрута — весь гранулами.

— Маруська, давай! — позвал Сергеич. — Твой последний удар! Уступаю!

Сергеич ломанулся к нам, и зомби потрусил за ним, брызжа кровищей и булькая. Мария глянула на них, позеленела и с протяжным вздохом ломанулась прочь, не разбирая дороги и выронив щит.

— Добивай сам! — рявкнул я Сергеичу и бросился за громко и в голос рыдающей девушкой.

Действительно, у котика — лапки. Всю жизнь тебе говорили: «Ты же девочка, будь нежной и беззащитной», — а тут: «На, убей его!» Сам блевал поначалу, а тут — воздушное создание, вегетарианка. Боксерка с тенью, блин!

— Стоять! — заорал я, но куда там!

Сообразив, что Мария не реагирует, я просто напрыгнул на нее сзади и повалил на газон, перехватил руки, прижал к земле, переворачивая на спину.

Девушку трясло, она рыдала и билась в истерике. Кричать на нее — хуже не придумаешь, я знаю этот тип девчонок. Когда они истерят, с ними нужно ласково…

— Машуль, все хорошо, не волнуйся. Все хорошо…

Подействовало: Мария уставилась на меня широко распахнутыми глазами, в которых плескался ужас. Судорожно втянула воздух и заревела, бормоча сквозь слезы:

— Отпусти. Я не побегу. Я не… ы-ы-ы…

Она перевернулась набок, скрутилась калачиком и затряслась.

— Ну вот, — пробормотал подошедший Сергеич. Сел рядом с ней на корточки, потянулся, чтобы похлопать по спине, но опустил руку. — Делов-то… Эх, девчонка!

— Не мог зомби оставить более… целым? — Перед глазами всплыло отвратительно распоротое брюхо бездушного.

— Ну звиняйте, — развел руками Сергеич. — Уж как получилось. Мы академиев по эстетической нарезке зомбяков не кончали!

— Маш, поднимайся. — Я осторожно потормошил девушку. — Мы спешим, у нас друг умирает.

Кивнув, она оперлась на протянутую руку, встала и вытерла слезы:

— Я в порядке. Простите. Идемте.

И мы двинулись дальше. Она держала меня под руку, а я рассказывал ей обо всем, что знал о жнецах и Жатве душ, о своем статусе чистильщика и претендентах — в общем, не утаил ничего, кроме «Везения». Почему-то мне казалось, что стоит о нем рассказать, как талант исчезнет. Глупо, конечно, суеверно, но мне так было спокойнее.