которая дрейфует,

и в командирском мостике не выключены лампы —

снаружи темнота тем гуще, тем слышней снаружи шторм,

тем непосильней отвечать на письма,

когда в безвестных снах поляны одуванчиков стоят, не разметённые,

ждут воскресения, но нужно бы уйти – для воскресенья,

пауза, как долгий звук звонка, какую унести, прибрав в карман,

велик соблазн, но не дано – ответа ждут и нужно отвечать,

на вечность не растянешь ожиданья.

Едва ли утро разочтёт к чему был сон,

едва ли вечер

приблизит к берегу дрейфующий корабль,

в скитаниях заросший

ракушками и переделавшийся в плоть, —

не остаётся ни клочка

портновского труда в заплатах, —

должно быть, из дверей открытых доносятся, —

как бы со дна, – чужие голоса, всё время окликая, если

пирсом идти, не улицею.

Промозглый холод уводит за собою

в туман.

Пологие холмы и розовый восток

в тень затянули снов излёт,

но сумерек грядёт заря,

пусть переливчатая молвь

со всех сторон слышна

На круга ободе отметить чертой начало, —

седок на карусели ведёт отсчет от самого себя,

в шнурок развязанный вращенье обращая

Опасность кр'aдется извилистым проулком

кидает камнем в нужное окно

сквозняк наружу вырывает штору

и вместе с нею – всё предрешено, —

дыхание. Лазурь и злато

смешав в одно, сорвав печать

с предстания, оставив при пороге

волшбы —

окликни и обернётся —

только молви «да»,

взамен желает получить тебя —

откажешь – загорятся половицы

и выгнется горбом китовым пол

Подстроена за каждым поворотом дверца,

но спотыкаешься – порог высок,

а притолока низко,

в замке не сможешь повернуть ключа —

и слово – нарушено

Покинешь жильё,

разостлав на плоту парусину,

подставляя сумеркам спину

подольёшь керосину в фонарь

и подвесишь на мачту, —

навзничь лёжа, закрывши глаза

ускользнёшь из-под власти печати —

слово дав и при этом солгав, —

став свободным,

лишь чаще

подходишь

к окнам

Забвенье холодно, как снег, —

наутро заметая след,

как данный некогда обет, —

предав, – не унывай.

Ключи не прячь,

не прячь дневник,

не замыкай дверей, —

эти ветхие пыльные стяги

никому не увидеть,

никогда не войти,

писем

под щелью для почты

не сдвинуть

дверью.

Те же окна, те же дали.

Памятью поспешно выпит

воскрешающий отвар.

Что на сердце прилегло? —

вырвана наружу штора,

двери хлопают, камзола

необычен крой.

В круглом слуховом окне —

остановленный наитьем

голубиный рой.

Оставайся без участья

к проявлениям ненастья,

головная боль.

После опишу портному, —

образца ему не дав, —

чтобы слева на груди,

обрядивши манекен,

мелом траченные пальцы

не сыскали

у отверстия входного

заскорузлый ободок.

Щербины в зеркале – волшебное стекло изъедено

Обоев лоскуты вот-вот откроют мякоть стен,

и воды станут кровь

Дожди зарядят, выцветший платок небесной сини

поддастся под налегшей тишиной предчувствия —

к окошку – что там первый свет? —

Не нужно оставлять снаружи у порога башмаки —

кружочек меди

под пяткой обещал не ложно, но – всё же обманув, —

обманут и золотой рассвет, и верная рука,

нам поданная на крутых ступенях, —

при нашей-то боязни высоты, —

обманет и румянец, пообещав, как обещают,

едва ли разобрав суть просьбы —

и стала тишина.

И те, кто тянут за углы, платок отпустят.

Конец ознакомительного фрагмента.