Заброшены бурей и всеми забыты...

На воле уж новое племя

Возникло; смеется, не помнит меня.

Я дал им огня,

Им солнце зажег я, сам темный, стеня

Все время, все время **. {186}

______________

** Бальмонт.

Глава двадцать пятая

ПОГОНЫ

Среди затишья и полного спокойствия, установившегося в 1902 году, в тюрьме неожиданно разразилась беда, и твердое, как нам казалось, здание наших по крупицам собранных приобретений распалось, как жалкая игрушка.

2 марта мы пришли с прогулки часу в пятом вечера, и камеры были заперты, когда я услышала шум отпираемых по очереди дверей, что показывало, что происходит какой-то необычный у нас обход.

Загремел замок и в моей двери; вошел смотритель с двумя-тремя жандармами.

– Комендант недоволен беспорядком в тюрьме, - произносит он с важным видом своим негромким, тусклым голосом.
– Этому должен быть положен конец, и с сегодняшнего дня инструкция будет применяться в полной мере, - заканчивает он и собирается уходить.

– В чем дело? Какой беспорядок?
– говорю я.
– Никаких замечаний нам не делали, совершенно непонятно, чем вызвано ваше заявление.

– Комендант недоволен. Инструкция будет применяться с сегодняшнего дня, - повторяет он.
– Ничего больше сказать не могу.

– Уж не случилось ли чего на воле?- спрашиваю я, зная, что происходящее на свободе обыкновенно отражается репрессиями в тюрьме.

– Ничего не знаю.

– Но откуда исходит это распоряжение; из Петербурга или отсюда?

– Отсюда, - отвечает смотритель, поворачиваясь к двери.

– Мы не можем подчиниться инструкции,- говорю я ему вдогонку, - она связывает по рукам и ногам. При ней дышать нельзя: нарушения неизбежны; вам придется сейчас же готовить карцер. {187}

– И приготовим, - спокойно произносит смотритель.

Подобные же краткие разговоры происходят и в других камерах.

Мы взволнованы, встревожены и недоумеваем: откуда такая напасть? Состояние тюрьмы совершенно не давало к тому повода: жили мирно, никого не трогали и нас не трогали, почему же нам грозит восстановление старого режима, уничтожение всех маленьких улучшений, завоеванных на протяжении многих долгих лет? 18-20 лет, а некоторые больше, мы в тюрьме. Мы устали, состарились в ней. Кажется, можно бы дать нам покой и мирный труд. Так нет же, опять хотят историй, шумных столкновений и стычек. Старой инструкции мы вынести уже не можем: мы не новички, наше настроение не то, что было в первые годы. Наши нервы обнажены и не могут не реагировать с неудержимой силой.

Тревожен и беспокоен этот вечер: кто лихорадочно бегает взад и вперед по камере; кто неподвижно лежит на койке; не читается книга и падает из рук. Иной совещается то с одним, то с другим соседом путем традиционного стука в стену. Нервы напряжены, как натянутые струны: что предстоит нам, чем вызвана репрессия? Опять неизвестность. Опять мы "слепцы" Метерлинка. В тюрьме все было благополучно, значит, на воле что-то произошло? Какая-нибудь катастрофа? Событие мировой важности? Воображение работает, возбуждение растет, и в ту же ночь прорывается в сценах, небывалых в стенах Шлиссельбурга даже в первые годы.

В десятом часу настороженное ухо слышало, что в дальнем конце дверная форточка одной камеры верхнего этажа была отперта, а потом хлопнула. Минут через десять тот же звук повторился, и послышался краткий разговор. И в третий раз произошло то же самое.

В нижнем этаже началось движение; затем дверь той же далекой камеры верхнего этажа была отперта, и жандармы потащили из нее что-то тяжелое. Было ясно - несут человеческое тело; толпа жандармов несла кого-то за руки и за ноги. Послышался хрип.

В одну минуту вся тюрьма стала у дверей и с напряжением слушала; мыслью каждого было; кто-то покон-{188}чил с собой; и каждый стал звать дежурных, спрашивая, что случилось. Жандарм приоткрывал "глазок", но ни один голос не отвечал.

Внезапно раздался голос коменданта и пронеслось слово:

– Развяжите!

Значит, кто-то повесился... Руками, ногами, книгами, шваброй каждый бил в дверь и кричал:

– Что случилось?

Голос коменданта ответил:

– 28-й нарушает дисциплину **.

______________

** Сергей Иванов.

Как! Человек покушается на свою жизнь, и это называют нарушением дисциплины?!

Все двери загрохотали. Кто-то на всю тюрьму закричал: "Караул!" Оглушительные удары сыпались справа, слева, внизу и наверху. Тюрьма неистовствовала.

И в третий раз повелительно раздался громкий голос коменданта Обухова:

– Доктора!

Яростное безумие охватило нас: тюрьма превратилась в буйное отделение умалишенных.

Наутро измученные, с упавшими нервами мы вышли в восемь часов на обычную прогулку. Ближайшие соседи Сергея Иванова объяснили, в чем дело. Раздраженный частым заглядыванием в дверной "глазок", он отказался снять бумажку, которой закрыл стекло.