13 июня 1862 года на военном смотре с участием царя Кропоткин и другие выпускники были произведены в офицеры. Облик и поведение Александра II подействовали на Петра отталкивающе: император со злым лицом выкрикивал угрозы в адрес тех, кто изменит царю, престолу и отечеству. Кропоткину он даже напомнил собственного деспотического и капризного отца – так внезапное сходство воочию и ярко продемонстрировало юноше всю сущность авторитарной патриархальной власти. В Петербурге уже начинались преследования лидеров радикальной оппозиции. В эти дни был арестован Чернышевский, а в крепости Модлин расстреляны участники подпольной группы в русской армии: офицеры Иван Николаевич Арнгольдт, Петр Михайлович Сливицкий и унтер-офицер Франц Ростковский; рядовой солдат из этой же группы, Леонид Щур, – забит шпицрутенами насмерть…

Все это только усиливало стремление Петра как можно скорее покинуть Петербург. На представлении императору во дворце он заявил: «Я хочу работать, а в Сибири так много дела, чтобы проводить намеченные реформы». «Что ж, поезжай», – c усталым выражением ответил ему Александр II, и эта апатия заставила юношу похоронить всякие надежды на реформаторские планы монарха. «Он конченый человек» [147] , – подумалось Кропоткину.

24 июня Петр Кропоткин выехал из Петербурга в Москву по железной дороге, чтобы затем отправиться к месту своей службы, в Сибирь. Юность закончилась. Начиналась взрослая жизнь.

«– Аурелиано, – уныло отстукал он ключом, – в Макондо идет дождь.

‹…›

– Не распускай сопли, Херинельдо, – чеканили точки и тире. – В августе всегда идет дождь» [148] . «Дождь шел четыре года, одиннадцать месяцев и два дня. Бывало, он затихал, и тогда люди принаряжались, их лица в ожидании погожего дня сияли радостью выздоравливающих, однако скоро все привыкли видеть в послаблениях природы предвестие еще более сильных испытаний. Небо раскалывалось со страшным грохотом, север без конца посылал ураганы, сносившие крыши и рушившие стены, вырывавшие с корнем последние кусты на плантациях…» [149]

Но дождь шел не в придуманном Макондо, не в Южной Америке, и не Габриэль Гарсия Маркес писал о нем. Дело было на Урале, в краю, достойном пера не менее искусного мастера слова. Во времена Федора Достоевского, Николая Лескова, Льва Толстого и Ивана Тургенева. В июле 1862 года. В Перми – губернском городе, торговом и промышленном центре…

«Проливной дождь лил, когда я выезжал из Перми, и вот прошло пять дней, а дождь перестает иногда лишь на несколько часов; холодно, сыро, петербургская изморось пробирает до костей»… «Дожди развели на дорогах такую грязь, что колеса уходят в нее по ступицу» [150] , – писал казачий сотник, князь Петр Кропоткин. Но он не писатель, теперь он начинающий журналист. Мы пишем в свои блоги, а он сочинял корреспонденции в «Современную летопись» – воскресное приложение к газете «Московские ведомости». «Везде жалуются на необыкновенный холод: когда я был в Перми, максимум температуры достигал только 7 или 8o, а на восточном склоне Урала в одной из деревень говорили мне, что были уже раза три морозы, из которых один, 27 июля, такой, что вода в кадушке замерзла ночью более нежели на палец…» [151] Молодой офицер едет в края, которые в народе считают страной мороза, длинных зим. И холода, которые встретили его в пути, как будто предвещают это.

Путь на восточные окраины империи был в середине XIX столетия длинным и долгим, занимая многие месяцы. Железнодорожного сообщения с Сибирью еще не существовало: дорога из Москвы до Нижнего Новгорода в 1862 году еще только строилась, до Оренбурга линия была доведена в 1877 году, а Транссибирская трасса сооружалась уже в 1890-х. Так что ехать Кропоткину приходилось конным транспортом на перекладных, в кибитках, переправляясь через реки на лодках.

Но вначале он отправляется в Никольское, к отцу. И вместо запланированных нескольких дней задерживается там почти на три недели. Причина весьма банальная для молодого человека: первая любовь… Первая, если не считать ребяческого увлечения тринадцатилетнего Пети Варей Сорокиной, дочерью владелицы соседнего поместья, которой он даже посвятил стихотворение, зашифровав ее имя и фамилию в первых буквах строк [152] . Романтические чувства к семнадцатилетней Лиде Еропкиной, дочери соседского помещика, полковника, разгорались на живописном берегу реки Серены, вид на которую открывался с балкона барского дома в Никольском, а на склоне был разбит сад для прогулок с липовыми аллеями и цветочными клумбами [153] . Кропоткин даже начинает мечтать о том, чтобы остаться здесь и попытаться обрести покой [154] .

Но эти мысли быстро проходят. «Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?»

С Никольским, где его уже душит скука [155] , он прощается хладнокровно и даже с нетерпением: «Давно пора». Петр уезжает «так далеко и, может быть, надолго». Но не так быстро он прощается с Лидией… В дневнике путешествия, который ведет Петр, он запишет: «А Лидия? Для меня это не более, как первая девушка, которая питает некоторое сочувствие – но не более того. Я равнодушен даже к тем местам, которые оставляю, я на них вырос; все, что я испытывал, это маленькая дрожь, нетерпеливость, маленькое легонькое волнение…» [156] Позднее он признается: это не было настоящей любовью.

Но насколько он сам был искренен? Судя по всему, эти чувства угасли не скоро. 1 августа в дневнике Петра прорывается печаль. Кропоткин вспоминает «ее чудесный веселый смех, улыбку, иногда очень милое наморщивание бровей» [157] . И Лида долго сохраняла свои чувства к Петру Кропоткину. Об этом ему писала мачеха, возможно, желавшая составить выгодный брак [158] . «Лидия… но она потому до сих пор любит меня, что меня нет, что видела она меня три недели, а через год еще две, и я уехал в такую даль, она ищет причин этому, милая. Потом это ее первая любовь» [159] , – пишет он в дневнике 28 декабря 1862 года. А еще раньше, 11 сентября, в письме Петр просит брата прислать фотографии Лидии [160] .

Они снова встретятся в Калуге в декабре 1863-го. Кропоткин будет в небольшом отпуске после командировки в Санкт-Петербург. Он нанес визит Еропкиным, затем танцевал с Лидой на балу. Это была последняя их встреча… «Лидочка до сих пор любит меня, до неосторожности» [161] , – писал Кропоткин. Судя по тону его письма, родители Лидии были не в восторге. На следующий день они не пустили ее в гости к Кропоткиным. Как знать, поступи они по-иному, быть может… Но нет, не могло быть ничего… Петр был прав в одном – ни он, ни Лида не были готовы преодолеть то, что мешало им быть вместе.