Прочитав депеши из Петербурга, князь глубоко вздохнул. Он уже собирался сочинить очередную ноту, как вдруг вошел чиновник с новым пакетом. Князь распечатал, прочел. Лицо его исказилось от гнева. Действительно, было от чего рассердиться: Решид-паша в утонченно льстивых выражениях уведомил князя, что турецкий Диван большинством, сорок два голоса против трех, отверг проект, предложенный Меншиковым для подписи султана.

Итак, несмотря на то что Меншиков вопреки воле государя согласился на предварительный просмотр проекта лордом Стратфордом, несмотря на сделанные им уступки и на уничтожение пункта относительно константинопольских патриархов, несмотря на уничтожение самого выражения: "религиозное протекторство", - все было проиграно. Порта отвергла" всякое соглашение, имеющее характер договора с Россией, хотя и не отказывалась подтвердить некоторые привилегии, издревле принадлежавшие православным подданным Порты. Это было уже слишком. Дипломатическое поприще Меншикова, начавшееся с таким шумом и блеском, грозило окончиться плачевным фиаско.

Оставалось одно: угрожать султану самыми энергичными мерами со стороны России. Меншиков немедленно написал в Петербург и в то же время объявил Порте, что прекращает все дипломатические сношения. Правда, эта угроза была выполнена лишь наполовину, так как и после нее Меншиков отправил Порте несколько грозных нот. Приближалось, однако, время, когда от слов переходят к действиям.

Часть первая

I

Был один из тех теплых октябрьских дней, которые для севастопольских жителей не составляют диковинки. В воздухе доходило до семнадцати градусов тепла, и купальный сезон все еще продолжался.

В небольшом, но красивом саду, внутри чугунной ограды, которою обведено трехэтажное здание морской офицерской библиотеки, гуляла публика, по преимуществу моряки и дамы. Холм, увенчанный зданием библиотеки, - одно из выдающиеся мест Севастополя, напоминающее Афинский акрополь.

В числе гулявших были два офицера: один - переведенный сюда с Балтийского флота мичман Лихачев, другой - граф Татищев, бывший кавалергард, изумивший всех своих петербургских и московских родственников и знакомых внезапным и, по-видимому, беспричинным переводом в артиллерию. Он служил в четырнадцатой артиллерийской бригаде, часть которой в то время стояла близ Севастополя. Лихачев был краснощекий, белобрысый юноша с едва пробивавшимися усиками, вечно веселый, конфузливый, из типа маменькиных сынков. И действительно, он был единственным сыном смоленской помещицы, имевшей кроме него лишь несколько дочерей. Татищев был всего годом старше юного мичмана, но выглядел гораздо старее его. Сын коренного русского аристократа и балетной танцовщицы, он унаследовал от отца барские привычки и манеры, но типом лица, смуглотою кожи, черными глазами и темными, слегка вьющимися волосами напоминал мать, уроженку Южной Франции. Матери он, впрочем, не помнил, так как потерял ее, еще бывши грудным младенцем. Отсутствие материнских ласк, жизнь в детской под присмотром многочисленных нянек, бонн, гувернанток и гувернеров, а впоследствии жизнь с отцом, постоянно странствовавшим по европейским столицам и модным курортам и тратившим бешеные деньги на итальянских певиц и на французских кокоток, - все это выработало в молодом графе характер резкий, полный противоречий, и некоторую черствость, прикрытую манерами, приобретенными от чопорных англичанок, вертлявых француженок и от всей той блестящей среды, в которой он вращался с раннего детства. В фигуре и в лице молодого графа было что-то слишком зрелое, сказывалось раннее пресыщение жизнью и насмешливое отношение ко всему окружающему. И теперь, несмотря на любезность его тона, было ясно, что он выслушивает болтовню юного мичмана полуснисходительно, полунасмешливо. В батарее Татищев резко выделялся между товарищами. Батарейный командир, старый фронтовик, не любивший петербургских слетков и в особенности не терпевший гвардейцев, говаривал, что даже в манере отдания чести высшим начальникам у графа обнаруживается вольнодумство. Армейские офицеры, новые товарищи Татищева, говорили, что граф корчит из себя лермонтовского Печорина, но это было не совсем справедливо: Татищев мало увлекался Лермонтовым, предпочитая ему английских поэтов. Любимым его автором был лорд Байрон.

С мичманом Лихачевым граф познакомился случайно, за несколько лет до начала нашего рассказа, когда вздумал посетить смоленское имение своего отца, бывшее по соседству с имением Лихачевых. Охотясь с борзыми за зайцами, граф сильно напугал гулявших в поле барышень. Подоспевший Лихачев, в то время еще гардемарин{20}, хотел уже рыцарски защитить сестер и проучить незнакомого охотника, но граф назвал себя, рассыпался в любезностях и извинениях, а на следующий день приехал к старухе Лихачевой с целью еще раз извиниться за свою неосторожность. С этого и завязалось знакомство графа с молодым моряком, оставшееся, впрочем, довольно поверхностным.

Теперь, встретившись с графом в Севастополе, Лихачев был от души обрадован, так как почти не имел знакомых в городе, если не считать товарищей.

–  Уж хоть бы вы меня познакомили с кем-нибудь, - наивно упрашивал он графа, который был принят в лучшем севастопольском обществе.

–  С кем бы вас познакомить? У адмирала Станюковича{21} вам будет скучно. Ах, вот идея! Вы, конечно, поклонник женской красоты? Я могу познакомить вас с семьей, где есть целый цветник хороших женских головок.

–  Если хорошее семейство, буду очень рад, - с напускной серьезностью сказал мичман.

–  Семейство прекрасное... Правда, некоторые из здешних чиновников и сановных лиц у них не бывают; но надо отдать справедливость большинству севастопольцев, они не отворачиваются от людей, случайно попавших в беду. Здесь нет той подлости, как в столицах, где вчерашние знакомые не замечают вас, если вы попали в немилость не только у сильных мира сего, но у какого-нибудь камер-лакея. Здесь люди более искренни, и нет еще этой ужасной погони за карьерой, этого честолюбия, соединенного с холопством, этих европейских манер, прикрывающих азиатские вкусы.

Лихачев равнодушно слушал эту тираду и, когда граф кончил, спросил:

–  А что, они блондинки или брюнетки?

–  Да вы сначала полюбопытствуйте узнать, о каком семействе идет речь. Я хочу познакомить вас с семьею бывшего коменданта Н-ской крепости генерала Миндена. Старик живет теперь в Севастополе. У него три дочери, одна лучше другой. Я случайно познакомился с мужем одной из них, моряком Панковым, а через него попал и к Минденам.

–  Так дочери уже замужние?
– с некоторым разочарованием спросил Лихачев.

–  Успокойтесь, останется и на вашу долю. Есть и девицы. Одна блондинка, настоящая гетевская Маргарита, у другой - темно-русые волосы, вишнево-красные губки и чудные голубые глаза. Вторая к тому же хорошая музыкантша. Одно странно: та, которую я назвал Маргаритой, гораздо менее сентиментальна, чем вторая.

–  Когда вы судите о красоте, я вам верю, граф... Вы столько лет прожили в европейских столицах, что, вероятно, присмотрелись... Я, положим, был в плавании, но это не то: иной раз по нескольку месяцев не видишь женщин, а потом как выйдешь на берег, так даже косоглазая китаянка, или саженного роста сандвичанка с кожей цвета невычищенного сапожного голенища покажется красавицей... Совсем вкус теряешь.