Как литератор Майков находится в это время в силовом поле натуральной школы, раннего этапа русского реализма. Но если в центре натуральной школы находился «физиологический очерк», изображавший по преимуществу неинтеллектуальные слои общества, людей труда, то Майков писал поэмы и рассказы в стихах, в которых интеллектуальная проблематика занимала ведущее место. Такова быль «Две судьбы» (1845), в которой мотивы пушкинских «Цыган» соединились со стилем «физиологического очерка». Белинский назвал ее «поэмой, богатой поэзиею, прекрасной по мысли, многосторонней по мотивам и краскам» [11] , показавшей, что талант Майкова «не ограничен исключительно тесным кругом антологической поэзии», и ему «предстоит в будущем богатое развитие» [12] . Но центральной темой произведений Майкова периода натуральной школы стала женская судьба. Предвестием темы была драматическая сцена «Дух века» (1845), в которой «современный» дьявол искушал героя женской красотой. Вскоре появились поэма «Машенька» (1846), в герое которой сам Майков «несколько общих черт, рассуждения о любви, отношения к свету» позднее называл «все заученным, ходившим тогда в литературе с легкой руки Ж. Занда» [13] . Тогда же и чуть позднее были написаны стихотворные рассказы «Грезы» (1845), «Барышне» (1846), «Перед твоей душой пугливой…», «Дурочка. Идиллия» (обе 1853), «Бабушка и внучек», «Он и она. Четыре картины», «Мать и дочь» (все 1857), «Приданое» (1859); поздними отголоском этой темы (с подчинением ее другим заданиям) была поэма «Княжна***» (1878). Н. А. Некрасов писал И. С. Тургеневу 17 ноября 1853 г.: «Майков написал небольшую поэму "Дуня-дурочка" – это решительно лучше всего, что он писал» [14] . Судя по всему, сюжет этого стихотворения: столкновение простодушной деревенской девушки и приезжего городского молодого мужчины – Некрасов использовал в поэме «Саша» (1855), а Тургенев, возможно, – в романе «Рудин» (1855), хотя и с гораздо большей социальной конкретностью. В письме от 26 декабря 1855 г. Майков сообщал: «…был у Некрасова. Он читал "Сашу". Лучшая часть ее – первая, жизнь молодой девушки в деревне и лес. Просто и верно природе, совсем хорошо; стихи большею частью (по два) типичны, но вообще стих как будто требует еще выработки; вторая часть хотя, может быть, больше выработана, но как в ней задача психологическая только обозначена, а не развита, то вся 2-я половина кажется слабее. Вообще же это лучшая его вещь и всей современной поэзии. Для меня то любопытно, что этой пьесой как будто оправдалось мое послание к нему, за два или за три года перед сим писанное (NB. Послание, где хороша только картина природы, а прочее надо выработать, ибо стихи фольговые)» [15] .

Современники, чуждые интереса к злободневным вопросам, считали, что Майков в поэмах 1840-х гг. сделал «неудачную попытку выйти из лиризма» в сферу общественно-поучительной поэзии (А. А. Григорьев) [16] , что в этих его поэмах обнаруживается склонность к «общественному дидактизму» (А. В. Дружинин) [17] . Эти замечания отразили характерное свойство Майкова: неспособность вполне справиться с современной темой. Он правильно видит актуальную коллизию времени: естественная девушка и интеллектуальный мужчина, но естественная девушка оказывается у него «дурочкой», а не той некрасовской Сашей или тургеневской Натальей Ласунской, которые и привлекли к себе внимание читателя и критиков. Эта неспособность была, видимо, следствием литературного архаизма, согласно которому литература должна поучать и исправлять нравы, и она ясно выразилась в тех особенностях поэзии Майкова, которые отметил Мережковский.

Заграничная поездка прояснила для самого Майкова его понимание античности как оппозиции христианства. Уже в сборнике 1842 г. Майков напечатал драматическую поэму «Олинф и Эсфирь», «римские сцены времен пятого века христианства», в которой он пытался показать торжество христианской духовности перед наступающей силой язычества в первые века новой эры. Белинский справедливо писал о ней: «все неглубоко, бледно, слабо, поверхностно и растянуто» [18] , – однако Майков настойчиво продолжал работать над этой темой на протяжении всей жизни: и в следующем стихотворном сборнике «Очерки Рима» (1847), и в драматической поэме (или «лирической драме») «Три смерти» (1851), где языческий Рим времен Нерона находится в разложении и упадке, но христианская тема пока только подразумевается. В 1863 г. Майков опубликовал продолжение «Трех смертей» – драматическую поэму «Смерть Люция», в которой эпикуреец Люций по приказу Нерона выпивает чашу с ядом, узнавая перед смертью, что в римских катакомбах живут христиане и на смену жестокому язычеству приходит религия любви. Этот же конфликт представлен и в лирической драме «Два мира» (1882, ранняя редакция 1872). Некоторые современники называли драму «самым крупным произведением» Майкова: «оно и вообще до такой степени крупно, что обыкновенные сравнения и измерения для него даже излишни и неуместны» [19] (Майков с этой драмой стал первым лауреатом Пушкинской премии). Другие считали, что Майков изобразил языческий мир привлекательнее христианства, и видели в этом неуравновешенность сторон конфликта [20] . Однако в настоящее время вся эта проблематика имеет только историческое значение, никакой связи с современностью у нее нет. Все эти драматические поэмы воспринимаются лишь как иллюстрации к истории ранних лет христианства в Риме.

В 1852 г. Майков женился на Анне Ивановне Штеммер (1830–1911), с которой познакомился и которой увлекся еще в 1847 г. Такое длительное жениховство было очень необычным. На решение жениться повлиял, видимо, переход Майкова на службу в комитет иностранной цензуры, которая давала большие возможности для продвижения по службе и большую материальную обеспеченность.

Считается, что именно жене Майков посвятил стихотворение «Барышне», о котором в середине 1850-х гг. он писал так: «Но посреди всего, что тогда я писал, и что, увы! тогда нравилось (а теперь меня бесит), прошла незамеченная одна пьеса, которая верна правде, – "Барышне". Ее не заметили, а напрасно. А лучше она других, потому что и написана была в огорчении. Был я влюблен тогда не в барышню; когда она находилась с барышнями, сии последние оказывали ей пренебрежение, тогда как я построил ей в воображении моем великую будущность примадонны. Я, взбесившись, и написал барышням – "барышню", чтоб показать, что они. Той же девице, в которую я был влюблен, предстояла жизнь, исполненная лишений и борьбы, такая жизнь, которая должна была или ее погубить, или вывести победительницей из борьбы, с развитым сердцем, знанием тягости жизни. Вышло последнее – и слава Богу» [21] . Однако стоит учесть, что все это Майков писал статистику Михаилу Парфеновичу Заблоцкому-Десятовскому (1816–1858), постоянному посетителю кружка Майковых в 1840-е гг., своему близкому приятелю со студенческих лет, которому он посвятил стихотворение «Весенний бред» («Здорово, милый друг! Я прямо из деревни!..»). Заблоцкий-Десятовский хорошо знал жену Майкова, и писать ему о ней такими околичностями было неразумно. Скорее всего, героиня стихотворения «Барышне», как и адресат лирического цикла «Из прошлого» («Из дневника», 1842–1857), – это какое-то другое лицо. Как мы помним, все собрание своих сочинений Майков посвятил матери; жене – только поэму «Брингильда» (1888). Анна Ивановна была женой, матерью детей, но не музой Майкова (если у него вообще была когда-то подобного рода муза). У Майковых было четверо детей: старший сын Николай (род. 1853) стал петербургским чиновником, Владимир (род. 1861) служил в русском посольстве в Константинополе, младший сын Аполлон (1866 – ок. 1917) занимался живописью, и его можно назвать прямым продолжателем дела отца (к этому мы еще обратимся). Единственная дочь Майковых Вера (1855–1866) умерла ребенком 11 лет от роду. Это была большая трагедия для родителей, и Майков посвятил ей лирический цикл «Дочери».

Лирический цикл Майкова «Из прошлого» по времени создания (1842–1857) совпадает с известным «панаевским» циклом любовных стихотворений Н. А. Некрасова. Независимо от Некрасова (и даже несколько опережая его) Майков создает любовную лирику большой психологической глубины, раскрывая сложный мир современного человека, изображая не поэзию, а прозу любви. Однако сближение Майкова с Некрасовым, с кругом «Современника», с русским реализмом было временным и неполным. Майков представил духовную красоту и несоответствующее ей положение женщины в современном обществе, что отвечало на вопрос женской эмансипации; он мог резко критически высказаться против ложной благотворительности представителей имущих сословий («Филантропы», 1853). Но главные вопросы: крестьянский вопрос и вопрос гражданских свобод общества – он считал, похоже, просто неактуальными вопросами. Свое отличие от Некрасова и реалистического направления «Современника» он выразил в стихотворении «Н. А. Некрасову по прочтенье его стихотворения "Муза"» (1853), которое было ответом на стихотворение Некрасова (1821–1877) «Муза» («Нет, Музы ласково поющей и прекрасной…», 1852). Стихотворение Некрасова вызвало целый ряд полемических откликов, в том числе стихотворения Н. Ф. Щербины, А. А. Фета, Д. Д. Минаева, И. С. Никитина. Но Майков не опубликовал свое стихотворение ни сразу по написании, ни позднее и продолжал до 1859 г. сотрудничать в «Современнике», хотя отношения с этим журналом становились все более напряженными.

В апреле 1854 г. он напечатал в «Современнике» стихотворение «Весенний бред», а уже в июне в журнале появилась пародия на него. В заметке редакция признавала, что пародия «опровергает» мысль Майкова, но доказывает, что «поэт тронул живую мысль»:

Одобрительно оценив картины природы и стихотворную технику Майкова, пародист Н. Н. Страхов далее писал:

Майков был недоволен этой пародией и в неотправленном письме к М. П. Заблоцкому-Десятовскому, которому было посвящено стихотворение, писал в декабре 1855 – январе 1856 г.: «"Весенний бред" весь взят из жизни; как глупо его растолковывали: гонение на науку! Я-то – на науку! нет, никогда! а на клопов, которые заводились в храме науки, – это так. Клопы и разбегались, ошпаренные кипятком» [23] . Сразу Майков спорить не стал, и в собрание сочинений 1858 г. «Весенний бред» не включил. Зато позднее собирался даже перепечатать эти стихи отдельно: «Перебирая свои старые бумаги, я нашел прилагаемое стихотворение. Оно было напечатано сорок два года назад в "Отеч<ественных> записках" и вызвало тогда сильное негодование серьезной критики, усмотревшей в оном оскорбление достоинства науки. Я не перепечатывал его в собрании своих стихотворений не потому, чтобы поверил критике, уличавшей меня в обскурантизме, а потому, что почувствовал сам, что в нем есть прозаические места и рассуждения. Перечтя, однако, его теперь, нахожу, что в нем – в первой и последней его трети – чувствуется юношеский жар, свежесть, игривость и даже в общем выдержанность настроения. Если редакция "Русского обозрения" признает такое мое впечатление справедливым, то не имею ничего против напечатания его на страницах ее журнала» [24] . Если учитывать, что журнал «Русское обозрение» начал выходить только в 1890 г., а сам Майков пишет, что «Весенний бред» был напечатан 42 года назад, то впервые о переиздании стихотворения Майков задумался в 1896 г. Счеты с «Современником» давно уже были сведены, но сомнения и колебания оставались. Это очень характерно для Майкова.

В 1854–1858 гг. Майков создает цикл стихотворений о русской природе, которые стали хрестоматийными и цитатными: «Весна!

Выставляется первая рама», «Летний дождь» («Золото, золото падает с неба!..»), «Ласточки» («Мой сад с каждым днем увядает…»). Это были совершенно неожиданные для Майкова, не головные впечатления. Лишь в некоторых из них встречались идеологические конструкции (город и деревня, телесное и духовное окормление). Но Майков не пишет нигде, что он уходит в мир природы от социальных проблем и неурядиц. Между тем нельзя не заметить, что весь этот природный цикл появляется у него именно в период Крымской войны. Потом стихи о природе встречаются все реже и приобретают философический характер («Пан», «Денница»). Стихи Майкова о природе хороши. Но певцом русской природы назвать его сложно: этот эпизод в его творчестве был слишком коротким и не развился в определенную тенденцию. Наиболее самобытным стихотворением Майкова на «природную» тему была идиллия «Рыбная ловля» – об одной из популярных досуговых практик тогдашнего дворянства, ориентированного на традиционные формы жизни. Стихотворение посвящено лицам, для которых рыбная ловля была «благородной страстью». Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859), автор книги «Записки об уженье рыбы» (1847), посвятил Майкову стихотворение о рыбной ловле «17 октября» (1857). Об отношении Александра Николаевича Островского (1823–1886) к этому стихотворению говорил брат драматурга М. Н. Островский на юбилейном обеде в честь Майкова 30 апреля 1888 г.: «Я никогда не забуду, с каким восторгом он читал ваше стихотворение "Рыбная ловля", посвященное и ему в числе многих других любителей рыбной ловли, помню, с каким умилением он повторял те места вашей поэмы, где вашею художественною, но трезвою кистью рисуются картины нашей природы» [25] .