Сейчас где-то восемь часов. Тая успела позвонить и с извинениями сообщить, что ей не удастся увидеть "Последнее человечество". Папочке позвонил министр – или прокурор – поэтому Тая осталась у Папочки в ожидании своей новой работы.

Сэнди говорит, что ей не терпится узнать, что же это за работа такая. Я говорю, что мне тоже.

Сэнди показывает мне свою картину. Нарочито небрежное полотно, на нем – розы, заточенные в выложенные на грязи камни, под камнями – грязные сплющенные сломанные розы.

– Символ внутреннего добра, – Сэнди указывает на розы, – правды, – указывает на камни, – зла и лжи каждого человека, живущего на земле, – указывает на грязь. Про сломанные розы ты и сам все понял.

Я искренне говорю, что понял и что картина получилась просто великолепной.

– Красота делает ненужное нужным, – говорю я – я знаю, что Сэнди любит, когда заявляют о бесполезности искусства, как о самом важном его достоинстве.

Сэнди целует меня.

– Во лжи утопает все добро, она пачкает ту оболочку правды, в которой все добро и спрятано, – добавляю я с намеком на то, что мое восхищение картиной вызвано блестяще воплощенным в жизнь замыслом Сэнди, а не моим желанием получить от нее поцелуй.

Сэнди целует меня еще раз и говорит:

– Надо идти домой. Гейси, бедняжечка, там уже воет на луну.

Я знаю, что котики в представлении Сэнди видят луну даже при дневном свете. Я не считаю нужным лишний раз говорить об этом вслух. Я киваю Сэнди, и мы возвращаемся в наш домик на Пасифик Хайтс…

…где Гейси, наш пушистый засранец, мирно спит возле пустой миски. Сэнди притворно огорчается и насыпает котику много сухого корма. Пушистый засранец тут же просыпается.

Я выхожу в интернет и вижу в hooklove двадцать пять сообщений от Клэр. Хватит это терпеть, думаю я, и говорю Сэнди:

– Я покурю на улице.

– Я тоже.

Мы вместе курим на улице. В три затяжки я скуриваю не самые лайтовые "…Heaven", затем говорю:

– Мне надо отойти, – и указываю на ту часть стены, за которой скрывается ванная комната, сдвоенная с туалетом.

– Я поняла, мог бы не указывать, – улыбается Сэнди, и спустя мгновение я запираюсь в ванной комнате. Набираю номер Клэр и шепотом рычу – рычу примерно так, как рычит Гейси, когда его голодного гладят, а не кормят.

– Ты с ума сошла? Что с тобой происходит? Ты ни на чем не сидишь?

– Если я скажу тебе правду, ты не поверишь, – отвечает Клэр, и отвечает неожиданно грозно.

– К чему все эти сообщения, ты же знаешь, что кроме Сэнди мне никто не нужен…

– Я это знаю. Но не знаю, как еще привлечь к себе внимания…

Затем, видимо, задумывается.

– Приезжай в дом Пауэрса завтра. В любое время. Он будет дома.

Я уверен, что сферы деятельности Пауэрса и Клэр, равно как и их характеры, настолько разные, что даже с учетом их общего знакомства со мной и моей Сэнди, им просто не суждено пересечься в этом мире.

– Откуда ты знаешь Пауэрса? – спрашиваю я в недоумении.

Клэр не отвечает. Не отвечает долго.

– Клэр?

Только после моего вопроса Клэр вешает трубку.

Я еще долго смотрю на себя в зеркале, на свои волосы, торчащие вверх от обилия геля для укладки волос – торчащие вверх и в разные стороны, все, как любит Сэнди. Смотрю на себя и думаю, почему моя Сэнди и Клэр, являясь родными сестрами, столь непохожи друг на друга. И тут же себе отвечаю, объясняю их непохожесть унаследованным Сэнди изяществом тети Лорен при полном отсутствии Папочкиного кретинизма – и полным отсутствием изящества тети Лорен у Клэр при унаследованным Папочкином…

Продолжать не обязательно.

Я покидаю ванную комнату, иду на кухню и вижу расстроенную Сэнди с телефоном в руке. Я тут же вспоминаю о мозгах на коврике и женщине в латексе, прибавляю к этой чертовщине похотливый маразм Клэр и в испуге спрашиваю:

– Что случилось? Кто-то звонил?

– Тая, – тихо говорит Сэнди. – Ее брат… он серьезно болел…

– Да, я знаю. Ему стало хуже?

– Он умер.

Я не знаю, что сказать, да и в данной ситуации, думаю, будет уместнее промолчать.

– Тае уже не нужна новая работа, – Сэнди спокойна, стало быть, очень расстроена. – А Папочка… Папочка сказал ей, что менять что-либо поздно. Он договорился с министром или прокурором, и если Тая передумает, то он станет в их глазах посмешищем.

Я молчу. Тая, конечно, девочка милая, но не настолько мне близкая, чтобы мое сердце обливалось кровью от ее горя. Сэнди продолжает:

– Папочка говорит, что работа у Таи начнется завтра. А завтра ее брата будут хоронить.