Вдруг она приоткрыла глаза и посмотрела на него.

– Зев, это вы? – прошептала она. – Значит, я еще жива?

Зев был настолько поражен увиденным, что с трудом мог ответить.

– Да, дорогая, ты жива, – проговорил он.

– Как хорошо, – пробормотала Азали. – Мне бы так не хотелось подвести вас с «Мариэттой».

Он отвез Азали в больницу, где ей сделали чистку и переливание крови; врачи сказали, что надежды практически нет. Всю ночь провел он возле ее койки, держа бедную девочку за руку, молясь Богу и страшась одной мысли, что придется рассказывать обо всем этом мне. Но вот настало утро – тот час, когда переживающие кризис больные либо умирают, либо начинают выздоравливать—и он, не веря своим глазам, заметил, что на щеках у Азали появился слабый румянец. Ее дыхание стало спокойнее, и уже к девяти утра врачи сказали, что опасность миновала – девочка будет жить. Вот тогда-то Зев, облегченно вздохнув, пошел «разбираться» с доктором Миллером.

В тот же день пополудни полицейские подобрали на улице жестоко избитого человека – его лицо было превращено в кровавое месиво, но все же им удалось узнать в нем знаменитого на всю Тихуану «доктора». Миллера посадили в тюрьму, и больше о нем никто не слышал.

Дель Вильялосо тоже арестовали – ему вменили в вину жульничество на скачках. В тот же день его отправили в Мехико, где вскоре состоялся суд. Негодяй получил десять лет тюрьмы. Можно сказать, что ему еще повезло– он остался в живых. Хотя, конечно, трудно говорить о везении человека, попавшего в мексиканскую тюрьму. С. 3. Эбрамс был могущественным человеком, и он умел мстить негодяям.

Азали была в ужасном состоянии. Она все время плакала и говорила, что все это – неправда, что она не делала никакого аборта и не знает никакого Вильялосо. Мы не решались спорить с ней.

Девочка долго не могла прийти в себя – она потеряла слишком много сил – и моральных, и физических. Когда ей стало немного лучше, я попыталась заговорить с ней. Ее реакции были неадекватны, и я поняла, что снова в наш дом вернулась беда. Зев вызвал из Нью-Йорка одного из ведущих психиатров, и он сказал, что девочка страдает распадом личности – она запуталась в своих многочисленных именах и жизнях. «Она перестала быть индивидом, – говорил доктор. – Под этой телесной оболочкой уживаются сразу несколько человек… Невозможно определить, кто из них был настоящей Азали. А может быть, Ксенией? Или Эйвой?»

Азали нельзя было обвинить в распутстве – она просто не знала толком, кто она такая. В «нормальных» условиях она вела себя как «нормальный» человек, но стоило ей оказаться в чрезвычайной ситуации, никто не мог предугадать ее поведения. Доктор сказал, что ей необходимо пройти курс лечения, который продлится минимум три года.

Азали начала лечиться, и наша жизнь вновь вошла в нормальное русло, хотя, конечно, все мы прекрасно понимали, что эта «нормальность» висит на волоске…

Зев положил на полку «Мариэтту в горах», вычеркнул из планов студии «Мариэтту в Малибу». Мы стали прилагать все усилия, чтобы обеспечить Азали спокойную, стабильную жизнь. Особенно больно нам было узнать, что во время аборта внутренние органы бедной девочки так сильно пострадали, что теперь у нее никогда не будет детей. С другой стороны, я подумала, что, может быть, это и не так плохо, ведь Карлос дель Вильялосо был лишь первым мужчиной в ее жизни, и я не была уверена, что подобные истории не повторятся.

Глубоко вздохнув, Мисси печально посмотрела на Кэла.

– Шли годы, – продолжила она свой рассказ. – Учителя приходили к нам домой, и Азали освоила всю школьную программу. Мы боялись отдавать ее в колледж. Зато с прежним энтузиазмом занималась она танцами.

Психиатр предупредил нас, что Азали осознает, что причиной ее психического расстройства является дурная наследственность и перенесенные в детстве стрессы; что все то, что ей довелось пережить, случилось именно с ней, а не с какой-то «другой девочкой». Но врач считал, что о какой-либо стабильности говорить не приходится. Надо было продолжать курс лечения и надеяться, что рано или поздно Азали сможет вернуться к нормальной жизни.

Когда Азали исполнилось восемнадцать, мы решили устроить для нее небольшой праздник. Приглашены были только Роза и Сэм, Рэчел, Дик и Ханна. Мы пошли в кафе «Кокосовая роща» – на столе уже стоял огромный именинный торт со свечами, а когда оркестр заиграл «С днем рождения», Азали покраснела и чуть не расплакалась. Она была сама невинность: стройная, белокурая, с широко раскрытыми глазами, в бледно-зеленом платьице; на груди ее был приколот рубиновый кулон в виде сердца—тот самый, что подарил ей О'Хара к дню нашей свадьбы. На столе лежала целая куча подарков от всех приглашенных. Разумеется, больше всех постарался Зев – он вообще считал, что меньше дюжины подарков дарить неприлично. Но главным его подарком было сообщение о том, что специально для Азали пишется сценарий нового мюзикла под названием «Полет птицы».

– Я помню эту картину! – воскликнул Кэл. – Мы с друзьями в колледже смотрели ее по нескольку раз. Да, Азали блестяще сыграла эту роль…

– Вам понравилось? Можете себе представить, какая это была радость для самой Азали. Доктор разрешил ей сниматься, а мы со своей стороны старались ни на секунду не сводить глаз с девочки, оберегая ее от всех окрестных мужчин – начиная с кинозвезд, с которыми ей надо было сниматься, кончая случайными грузчиками, передвигавшими декорации. Как всегда, продюсером был Зев, режиссером-постановщиком – Дик Неверн, фильм действительно вышел отличный.

Шел 1932 год. Большая Депрессия затронула и Голливуд. Зев вложил кучу денег в рекламу фильма, но интервью с Эйвой Адэр были сведены к минимуму: к ней допускались только представители самых престижных голливудских и нью-йоркских изданий. Но никто не мог запретить публиковать в журналах ее снимки, и вскоре Азали вновь стала звездой первой величины.

Громкая слава, казалось, мало волнует девочку. Каждое утро она выходила из дома с двумя собаками – Рексом и маленькой Бэби (к этому времени у Рекса и Джульетты родилось шесть борзых щенят) – и отправлялась на студию. После съемок шла заниматься танцами, готовясь к новой роли. Азали снова стала веселой и жизнерадостной. Наконец-то мы смогли хотя бы спокойно спать – о полном покое говорить не приходилось: психические болезни так просто не проходят.