Впрочем, перечислять далее нет смысла, достаточно и того, что сказано, для того, чтобы и у Тани, и у ее мамы появилось стойкое желание купить сразу все, а уж потом, дома, разобраться. Причем, мама в этом смысле оказалась еще безумнее дочери, поскольку не обладала вселенской мудростью и опытом своего ребенка. Они обе, словно сорвавшись с цепи, носились по обширной территории рынка, обуянные страстным желанием перемерять все, что выложено на прилавках с женской одеждой.

И лишь часам к трем дня (учитывая, что подъехали они к девяти утра), когда люди на базаре стали постепенно расходиться, а продавцы набивать огромные сумки не раскупленным товаром, Таня с мамой вывалились из ворот рынка, больше похожие на двугорбых верблюдов, так они были нагружены всевозможными сумками и пакетами с обновками.

Потратившая неосознаваемую еще ею самой сумму денег мама с упорством настоящего советского человека пыталась ринуться к автобусной остановке, чтобы сэкономить хотя бы на проезде. Но Таня сумела-таки настоять на такси, так что к дому они подъехали немного ошалевшие, но абсолютно счастливые, в предвкушении оставшегося времени суток, которое они потратят на разбор и примерку покупок.

***

И лишь почти уже ночью в буквальном смысле слова – без сил упав на кровать, Таня вспомнила саму эпопею по добыванию денег, красоте и незатейливости которой позавидовал бы сам всесоюзно известный сын турецкоподданого.

Она долго рылась в информационном поле планеты в поисках подходящего способа, остановившись, наконец, на вполне каноническом революционном методе по экспроприации экспроприаторов. Все же она была комсомолкой и историю партии в общих чертах помнила. А потому Таня решила, что всякие жулики и бандиты, обкрадывающее население, недостойны никакого сожаления с ее стороны и уж точно обязаны поделиться с ней награбленными деньгами, которые она, без всякого сомнения, сможет использовать на более достойные цели. Определившись с выбором, дальше дело пошло быстрее. Вновь нырнув в информационное поле, Таня нашла там координаты расположения ближайшего воровского общака.

Оказалось, что этот общак держит старый вор в законе по кличке «Репей», больше половины своей жизни проведший в местах лишения свободы, в миру – Репьев Николай Константинович. После последней отсидки, на общегородской воровской сходке, как заслуженного сидельца его избрали смотрящим за общаком. Это была почетная и ответственная должность. Поселили нового смотрящего в небольшом домике на окраине их города. В помощь и охрану выделили двух молодых урок, отличавшихся большой физической силой и небольшими амбициями, а также назначили ежемесячное денежное содержание. А что еще старику надо?

В общем, неплохой для Репья выдался расклад. В его преклонном возрасте, при наличии кучи болезней, этот практически собственный домик, утопающий в почти чеховском вишневом саду (если и не по площади, то по сорту деревьев), да еще и с приличной «пенсией» от братвы, был верхом его желаний. Женат он никогда не был, любился по большей части лишь с «Дунькой Кулаковой», а теперь уже и с физиологической точки зрения женщины стали ему совершенно не интересны. Двое молодых охранников и рады бы привести сюда кого для развлечения, но понимали, что за такое им могут и «хозяйство» отрезать. Место хранения общака должно быть тихим, спокойным и совершенно неприметным.

Женщина, впрочем, раз в день приходила – соседка-пенсионерка, живущая через два дома. Братва наняла ее готовить еду для трех мужиков, раз в неделю убираться в доме, да стирать за ними. Деньги, которые ей предложили, были очень хорошими, работа привычной, поэтому она была вполне довольна таким подработком к скудной пенсии. Еще раз вспомним о том, что на дворе стоял 1989 год. А это значит, что, с одной стороны – пустые полки государственных продовольственных магазинов и талоны почти на все – от сахара до водки. С другой стороны – появление коммерческих магазинов, в которых можно было купить если и не все, что хочешь, то, по крайней мере, всё потребное для неприхотливого советского желудка, но по ценам, совершенно не рассчитанным на советские же пенсии. Можно сказать, что хищный змий капитализма уже потихоньку просунул свое жало в скудный, но общий для всех (или почти всех) советский рай. А с приработком пенсионерка могла теперь спокойно и с чувством собственного достоинства заходить в комок, и гордо указывать пальцем на то, что ей хочется.

Периодически в дом заходили неприметные людишки, но долго там не задерживались: не положено. Отстегнул свою долю в общак и свободен, нечего хату палить.

И вот в один из самых обычных дней в конце улицы, где располагалась конечная остановка 46 автобуса, появился совершенно неприметный паренек лет двенадцати – тринадцати, коих вокруг пруд пруди. Собственно, он и спрыгнул со ступенек этого самого автобуса, огляделся вокруг и уселся на одинокую и уже дышащую на ладан лавочку, что располагалась прямо под знаком остановки.

Когда автобус уехал в обратную сторону, мальчишка проводил взглядом разошедшихся немногих прохожих, огляделся вокруг, шмыгнул в ближайшие от дороги кусты, да и был таков. Надо сказать, что больше никто и никогда мальчонку этого в здешних краях никто не видел. Как выразился пролетарский классик в одной из своих нетленок: «А был ли мальчик-то? Может, и не было никакого мальчика?».

***

На этот, ставший уже классическим вопрос, Таня ответила бы положительно: «Да, никакого мальчика не было». А могла бы сказать и правду, но в этом случае ей бы вряд ли кто-то поверил. Правда ведь разная бывает, иногда гораздо легче поверить в чистую ложь, чем в некоторую правду.