– - Я его сейчас пущу слегка, -- сказал отец.
– - А ты и Ринго держитесь

крепче.

Юпитер жиманул ракетой, чуть пластаясь, и я подумал, только мы Юпитера и видели. Но зря подумал: мог бы видеть, что Юпитер все еще скучает капельку и, значит, пущен не вполне. А вдоль дороги шла жердяная изгородь, и жерди начали сплываться вдруг в глазах, и тут я понял, что Юпитер с отцом не ушли от нас, что мы все трое, пластаясь, несемся на гребень холма, за которым дорога идет резко вниз, -- несемся, как три ласточки, и у меня мелькнуло: "Мы держимся вровень, мы держимся вровень", -- но тут отец оглянулся, блеснув глазами, и блеснули его зубы в бороде, и я понял, что Юпитер все еще не пущен полным ходом.

– - Теперь держись!
– - сказал отец, и Юпитер рванулся от нас -- так на моих глазах однажды сокол взреял над забором из полынной пустоши.

Они вынеслись на гребень, и под ними я увидел небо и верхи деревьев за холмом -- точно отец с конем летят, взмывают ввысь по-соколиному, чтоб камнем пасть за гребень. Но нет -- отец как бы среди полета вдруг остановил Юпитера там наверху; я видел, как он встал на стременах, вскинув руку со сдернутой шляпой, и тут Ринго и я выскакали к нему на гребень, не успев и подумать- что надо осаживать, а круто остановленный Юпитер вздыбился, а отец хлестнул шляпой коня Ринго по слепому глазу, конь шарахнулся, перемахнул через изгородь под ошеломленные крики Ринго, а я скакать еще не кончил, а за спиной отец палит из пистолета и кричит:

– - Окружай их, ребята! Чтоб ни один не ушел!

Есть предел тому, что могут воспринять, принять в себя дети; поверить-то они могут чему угодно, если только дать достаточное время; но есть физический предел для восприятия в единицу времени -- того самого времени, что поощряет в детях веру в невероятное. А я был все еще ребенком в тот момент, когда лошади, отцова и моя, вынеслись на гребень и, как бы на скаку остановясь, воспарили -- верней, повисли, взвешенные, в пространстве, где исчезло время; и отец рукой держит за повод мою лошадь, а полуслепой конь Ринго, круша ветки, скачет вправо меж деревьями под вопли Ринго. И я гляжу спокойно на то, что перед нами -- верней, под нами: сумерки, костер, ручей струится мирно под мостом, ружья аккуратно составлены в сторонке, шагах в двадцати пяти от солдат, а сами солдаты, в синих североармейских мундирах и брюках, присели вокруг огня с кружками в руках и обернули к гребню холма лица -- и на всех лицах нарисовано одно и то же мирное выражение, точно на полсотне одинаковых кукол. Отец насадил уже шляпу опять на голову себе, оскалился в улыбке, и глаза светятся, как у кошки.

– - Лейтенант, -- сказал он громко, рывком повертывая мою лошадь, -- езжай за холм и своим эскадроном замкни окружение слева... Скачи!
– - шепнул он, шлепая мою лошадь ладонью по крупу.
– - Шуму побольше! Ори во всю глотку -как Ринго!.. Я -- Джон Сарторис, -- объявил он тем, глядящим на него снизу и еще не опустившим даже кружек.
– - И думаю, братцы, ваша песня спета.

Один только Ринго никак не мог допеть свою песню. Одиннадцать отцовских конников взъехали все сразу на холм, остановили лошадей, и, наверно, в первую минуту У них на лицах было то же выражение, что у тех

янки, -- а я когда переставал продираться с шумом и треском по кустам, то слышал справа крики, охи и опять крики Ринго: "Хозяин Джон! Ой, хозяин Джон! Скорей сюда!" -- и снова громкие призывы: "Полковник! Хозяин Джон! Баярд! Бабушка!" -- так что казалось, целый эскадрон шумит, -- и крики "Тпру!", а конь его не слушает и мечется; и, видно, опять забыл Ринго, что надо справа садиться. И вот отец сказал:

– - Ладно, ребята. Теперь спускайся к пленным.

Почти уже смерклось. В костер подбросили хвороста; янки по-прежнему сидят вокруг огня под пистолетами отца и его конников, а двое бойцов разувают янки и стаскивают с них штаны. А Ринго все еще орет в лесу.

– - Езжай-ка, вызволи там лейтенанта Маренго, -- сказал отец.

Но тут из леса вымахнул конь Ринго, ширя незрячий глаз до тарелочных размеров, и понесся заново по кругу, вскидывая коленки к самой морде. А затем и Ринго выскочил -- с видом еще более шальным, чем у коня, и со словами: "Я бабушке скажу, как вы мою лош..." -- и увидел тех янки. Он так и присел, раскрыв рот и таращась на них. И заорал:

– - Держи! Лови! Хватайте их, хозяин Джон! Они украли Тестя и Стоика!

Ужинали все разом -- отец с нами и солдатами и те янки в нижнем белье.

– - Полковник, -- заговорил их офицер.
– - Вы, сдается мне, нас одурачили. Не верю, чтоб у вас имелись еще люди сверх этих, которые здесь.

– - А вы проверьте делом свое предположение, попытайтесь уйти от нас, -сказал отец.

– - Уйти? Белея подштанниками и сорочками, как привидения? Чтоб на всей дороге в Мемфис каждый негр и каждая старуха палили в нас со страху из дробовиков?.. Одеяла-то хоть наши вы у нас не отберете на ночь?

– - Ну что вы, капитан, -- сказал отец.
– - А сейчас, с вашего позволения, я удалюсь, а вас оставлю устраиваться на ночлег.

Мы отошли в темноту. Видно было, как они вокруг огня стелют на землю одеяла.

– - На кой тебе дьявол шесть десятков пленных, Джон?
– - сказал один из бойцов.

– - Мне они незачем, -- сказал отец. Взглянул на меня и Ринго.
– - Это вы, мальцы, их взяли. Что будете с ними делать?

– - Расстреляем, -- сказал Ринго.
– - Нам с Баярдом не впервой стрелять янки.

– - Нет, -- сказал отец.
– - У меня есть получше план. За который Джо Джонстон{21} скажет нам спасибо.
– - Он повернулся к своим.
– - Ружья и боеприпасы у них взяли?