Поскольку любая формальная, легализованная система всегда имеет в нашей стране свое неформальное отображение в сфере теневой экономики, практика подготовки диссертационных работ тоже не могла не пустить в ней свои отростки. Существует достаточно типовой «прейскурант» на стоимость подготовки для другого лица кандидатской и докторской диссертации, причем цены на этот неформальный вид научной продукции в последние годы растут непропорционально общей инфляции. Наибольший спрос, естественно, существует на диссертации, подготовленные в области наиболее конъюнктурных дисциплин – экономики, политологии и др., и уже сформировался слой гуманитариев, для которых подобная деятельность составляет основной источник доходов. Те, кто пишет на заказ диссертации, нередко пишет за других и книги (на научные статьи существует меньший спрос), что расширяет сферу подобных теневых услуг. Их клиентуру, разумеется, нетактично, да и небезопасно раскрывать. Но, если некий политик или государственный деятель, не сходя с телеэкрана или не покладая рук на службе отечеству, при этом умудряется издавать в год пару-другую книг, можно не сомневаться, что он принадлежит к этой самой клиентуре и поддерживает нашу многострадальную науку, но не общепринятым, а закулисным образом, внося вклад не в приращение научного знания, а в повышение благосостояния действительных авторов своих произведений.

Впрочем, в легальных связях представителей нашей социогуманитарной науки, особенно вузовской, с политической и бизнес-элитой тоже нет недостатка. Та часть отечественных бизнесменов и политиков, которые планируют дать образование своим отпрыскам в нашей стране, а не за рубежом, любят завязывать неформальные отношения с ректорами и деканами отечественных вузов, а редкий юбилей ректора какого-либо университета обходится без участия людей, широко известных в мире бизнеса и политики. К тому же в последние годы наши бизнесмены начали делать пожертвования вузам, а соответствующая интернациональная практика наконец-то начинает распространяться и у нас. Персонифицированным символом крепнущего союза между нашей образовательной системой и миром бизнеса стало избрание не имеющего ученой степени бизнесмена ректором одного из лучших отечественных университетов. Хотя этот бизнесмен впоследствии оказался в федеральном розыске, а наиболее подходящая «ниша» для подобных людей – все же место не ректора, а председателя или члена Попечительского Совета, подобные симптомы свидетельствуют о явном взаимопритяжении нашего бизнеса и отечественной системы образования. И их сближение не может не радовать, невзирая на все сопутствующие ему недоразумения и эксцессы.

Одной из главных причин высокой востребованности социогуманитарных наук в современной России служит также настоящий культ политики и всего, что с ней связано. Поэтому вполне закономерны и изменение общей траектории развития отечественной науки, которое можно выразить формулой «из космоса в политику» (Юревич, 1999), и ее переключение с выполнения прежних социальных функций (например, обслуживание ВПК, который потреблял более 70% общих расходов на советскую науку) на выполнение новых функций, таких как обслуживание мира политики. Соответствующий заказ оформился как социальный в первую очередь социогуманитарной науке, что не так тривиально, как может показаться на первый взгляд, и было предопределено не столько общими закономерностями взаимодействия науки и политики, сколько спецификой новорусской политической культуры 7 .

В западных странах, где, по подсчетам экономистов, 65–80% прироста национального благосостояния осуществляется за счет научно-технического прогресса, один из стержневых компонентов программы любой солидной политической партии составляет научно-техническая политика. Реализуется принцип «политика для общества посредством науки», а восприятие политиков электоратом во многом зависит от их вклада в создание оптимальных условий для развития науки и техники (Political action, 1979). В результате западные политики, как правило, взаимодействуют не с какой-либо отдельно взятой наукой, а с научно-техническим комплексом в целом.

Иное дело – отечественные политические деятели. Несмотря на их патологическое пристрастие к ученым степеням, научно-техническая политика занимает крайне скромное место (а чаще вообще не занимает никакого места) в их предвыборных программах и в риторике 8 , а их взаимодействие с наукой подчинено принципу «наука для политики». Отечественными политиками востребована лишь та наука, которая позволяет улучшать политические имиджи, готовить и проводить избирательные кампании, зондировать и «зомбировать» общественное мнение, т.е. та наука, которая полезна лично им, а не та, которая обеспечивает развитие общества и повышение его благосостояния.

Потребности отечественных политиков и их сугубо потребительское отношение к науке обусловили не только изменение общей проблематики наших социогуманитарных дисциплин и их «равнение на политологию» 9 , но и ряд институциональных изменений в их организации. Российская академическая наука оказалась плохо приспособленной к выполнению такой специфической и неакадемической функции, как обслуживание политиков. Зато, как грибы после хорошего дождя (интересно, что это выражение независимо друг от друга употребляют самые разные авторы), стали плодиться так называемые «независимые» исследовательские центры, которые довольно быстро оттеснили академическую науку от наших политиков. В последние годы создано более 100 новых социологических центров, которые в основном проводят опросы общественного мнения и выполняют другие прикладные заказы, имеющие непосредственное отношение к политике (Юревич, Цапенко, 2001). Возникло и более 300 собственно политологических исследовательских центров (во всяком случае заявивших о себе в этом качестве) с весьма сомнительной, за немногими исключениями, репутацией, но зато со средним оборотом порядка 300 тыс. долл. в год (Цепляев, Пивоварова, 2002). И эта цифра, какой бы ненадежной она ни была, служит убедительной иллюстрацией того, какая именно «наука» у нас востребована. Не отстали от «независимых» центров и новые академии. Так, уже в 2002 г. бывший министр науки В.Е. Фортов констатировал: «В последнее время появилось более 120 официально зарегистрированных “академий” (академии молодого отца и тенниса, академия акмеологических наук и академия российских немцев – немногие примеры этого ряда), сфера деятельности которых простирается от русского целительства до карате-до Шокотан, а статус “академика” присваивается зачастую за деньги и лицам, не имеющим даже среднего образования» (Фортов, 2002, с. 52).

Новыми институциональными формами адаптации нашей социогуманитарной науки к происходящему в современной России стали «институты-карлики» и «институты-призраки». «Институты-карлики», которыми с недавних пор начали обрастать наши университеты и другие крупные вузы,– это вполне интернациональная форма организации науки, в какой-то мере противоположная гигантизму советских научно-исследовательских учреждений, все еще дающему о себе знать и в российской науке. В отличие от наших «НИИ-гигантов» в штате «институтов-карликов», как правило, насчитывается не более пяти человек, и создаются они, опять же в отличие от наших традиционных НИИ, не на века, а для решения определенной задачи, в большинстве случаев так или иначе связанной с политикой. «Институты-карлики» имеют немало преимуществ перед «НИИ-гигантами», хотя жестко противопоставлять друг другу эти формы организации науки было бы неверно. К тому же очень распространенной формой их взаимодействия является ситуация, когда специалисты, работающие в негосударственных «институтах-карликах» на договорных началах, при этом хранят свои трудовые книжки в государственных «НИИ-гигантах», где раньше появлялись лишь в дни зарплаты, а теперь, после того, как их зарплаты стали переводить на кредитные карточки, появляются еще реже.

В отличие от «институтов-карликов» «институты-призраки» выглядят не интернациональной, а специфически российской формой организации науки, неся на себе печать массовой склонности к профанациям, очень характерной для нынешнего российского общества. Как и любые призраки, подобные институты неуловимы, об их существовании можно судить лишь по неким косвенным признакам, главным образом по продуктам их трансцендентной активности. Ее типовыми проявлениями служат, во-первых, вывеска на стене какого-либо известного научного или образовательного учреждения, в помещении которого «призрак» живет, подобно тому как привидения жили в средневековых замках; во-вторых, личность, которая позиционирует себя в качестве директора такого института, выступая в основном в СМИ от его имени. Другие проявления активности «институтов-призраков» окружающему их научному сообществу, как правило, неизвестны, хотя акты «спиритизма», осуществляемые такими органами, как, скажем, налоговая инспекция, иногда позволяют их обнаружить и материализовать, поскольку в финансовом плане эти «призраки» отнюдь не бесплотны (и не безгрешны).