Один из трупов привлек мое внимание. Во-первых, он был в очень знакомых цветах поддоспешных тканей, а во-вторых… не труп. Еще живой человек дышал. Неслышно, медленно, что и спасло от кровожадной стаи. Я склонилсяи зашептал ему в ухо:

– Вы – Варфоломеины?

– Ничего не скажу, чертов выродок, хоть живьем меня ешь. – Хрипящий голос едва пробивался из пронзенной груди.

Хорошо, что сил у бойца не было, иначе мне пришлось бы худо.

– Дурак. Где ты видел говорящего зверя? – Я осмотрел умирающего. Впрочем, не будем спешить с выводами. – У тебя опасное ранение, но, похоже, не смертельное. Отлежись. Прикинься мертвым, я прикрою от этих. – Подбородком я указал на человолков. – Если крови потерял немного, жить будешь. Доберешься до башни, передай царевне Зарине…

– Царисса…

– Слушай, что говорю. Не цариссе, а царевне Зарине. Скажи, что ангелы живы. И заколдованный принц тоже. Запомнил?

– Царисса Варфоломея… – донесся хрип, – и вся ее семья… погибла.

У меня похолодела спина.

– А царевна?!

– Варфоломею выманили из башни. Отряд разгромлен, башня в руках отступников. Всех убили.

– Всех?!

Холодный пот покрыл лоб. Зарина. Зариночка. Зорька.

– Мы были в деревне. Несколько человек. Когда узнали, что возвращаться некуда, примкнули к Евпраксии. Долго оборонялись, но сборный отряд не выстоял против орды рыкцарей с гнуками…

– Гррр! – раздалось грозно в мою сторону.

Стая уходила. Подхватив врученную ношу, я поскакал со всеми, не смея оглянуться.

В мозгу било: Зарина!

Мертва? Я не хотел верить. Отказывался верить. Войник не видел. Он так думает. Ему так сказали.

Но в мозгу по-прежнему стучало кузнечным молотом: Зарина мертва. Мое ненадолго взошедшее солнышко. Чудесный солнечный зайчик. Маленькая принцесса. Добрая, верная, почти родная.

– Что случилось? – спросила Тома, пристраиваясь рядом. – На тебе лица нет.

– На мне четыре месяца морда вместо лица.

Я быстро пересказал услышанное.

– Тебе нравилась Зарина? – догадалась Тома.

Я молча перебирал тремя конечностями, прижимая к груди здоровенный кус мяса. С него капало кровью. Словно из моего сердца.

Тома не успокаивалась:

– Если ты знаешь, каково жить без любимого… почему мешаешь мне?

– Не путай божий дар с яичницей. И не надо об этом сейчас.

Я отстранился. Не хотелось разговаривать. Я никого не хотел видеть. Вообще ничего не хотел.

Только по возвращении в пещеру ёкнувший желудок обиженно напомнил о себе. Стая ужинала мясом. Мои съеденные в пути ягодки-кузнечики давно переварились и усвоились, если не сказать больше. Томины вышли, не добравшись до желудка, еще на поле брани. Поэтому мы с Томой снова постились.

Чем дальше, тем хуже. Есть хотелось страшно. Подножная травка со склона не спасала, вода больше не желала заменять еду. Человолки наслаждались мясом, мы с Томой мучились. С наступлением темноты спать мы легли как прежде – со мной в середине, других конфигураций я больше не допускал.

Закрыв глаза, я стал уговаривать себя заснуть, выбросить из головы страшные мысли, успокоиться. Куда там. Зарина. Мое неуемное Солнышко. Как и небесное светило, обжигавшая своей близостью. Иногда обжигавшая холодом. Но всегда – обжигавшая. Теперь ее нет. Как в это поверить? Разве солнце может исчезнуть?

Долго я ворочался, плыл, скрипел зубами, мешал соседям и накручивал себя. Очень долго. В конце концов, мы все же уснули.

Нет, это я уснул. Ненадолго. Настороженный организм среагировал на неслышное вставание Томы. Сквозь полусон веки приоткрылись, я проследил. Обычное дело, пошла к выходу. Но мы это уже проходили.

Я обернулся в другую сторону. Смотрик на месте. Пока. Я лег на спину, достал рукой до разметавшейся гривы соседа и накрутил длинные волосы на ладонь. Пусть попробует встать незаметно.

Чувство выполненного долга подарило долгожданный покой. Наползающий тревожный сон взял свое. Но когда Тома вернулась, я ощутил нечто новое. Она вдруг притиснулась всем обжигающим фронтом. Искра настолько интимного соприкосновения потрясла меня, заставила съежиться, затаиться, раствориться. Тома положила руку на мою грудь, ногу бессовестно закинула на бедро.

С ума спрыгнула?!

Может, у нее приступ лунатизма? Или приняла меня за того парня? Но я не мог потушить пожар плавящегося мозга, не знающего, что делать, как делать, и делать ли… Говорят, лунатиков нельзя пугать. Но если до кондрашки пугают действия самого лунатика?!

Чужие пальцы перетекли на живот. И тут мою щеку нежно лизнули.

Вскидывая руку, я совершенно забыл, что на ней намотан свалявшийся соседский локон. Смотрик болезненно вскрикнул, мгновенно переворачиваясь на спину: «Только не бейте! Не знаю, в чем виноват, но слушаю и повинуюсь!» Его вытаращенные глаза застыли в изумлении. Впрочем, открывшиеся мои тоже. Тома стояла в стороне, со сдерживаемой усмешкой качая головой. Со мной лежала Пиявка. Страстный оскал и тупой зовущий взгляд созревшей самки вопили нетерпением.