Когда от любви поет сердце, разуму лучше не подпевать, а дирижировать. В данном случае дирижировать предстояло мне. Но голова трещала в стучавших барабанным боем висках. Тишина шипела, шкворчала и требовала к себе внимания.

Я опрокинулся на спину и уставился в нависающий серый потолок. Трещины, которым миллионы лет, навевали дурные мысли: если на нас свалится огромный камень…

Нет, не надо, сто раз проходили: ляпнешь что-нибудь не подумав, а оно ка-а-ак сбудется…

Медленно досчитав до пяти, я поднялся: кто не успел, тот опоздал. Есть время разбрасывать камни, есть – собирать пришибленных. Заметившее меня чудо гороховое напоминало зайца, ополоумевшего от страха, но, несмотря ни на что, все же бросившегося на медведя. Бог слышит тех, кто кричит от ярости, а не от страха. Сжалившись, я досчитал еще до трех и только тогда схватил Томину лодыжку в заковыристом сплетенье ног и требовательно потянул. Тома не хотела отлипать, руками и ногами хваталась за покорно откинувшегося под моим взглядом Смотрика, пихалась, пыталась скинуть мою руку, сбив второй ногой.

Впервые в нашем углу возникла подобная возня, и в пещере поднялись удивленные головы. А чужое внимание, как давно усвоилось, в новом мире равно неприятностям. Пришлось применить силу. Клещи пальцев превратились в тиски, поясница – в кран, руки и грудь – в стреножившую смирительную рубашку. Оттащив Тому, я разделил влюбленную парочку своим телом и жестко посетовал:

– Мы же договаривались.

Горячее Томино ухо отдернулось, губы поджались с неутешной детской обидой:

– Мало!

– Много, – не согласился я.

– Я ничего не успела почувствовать!

– Зато он успел. И даже я.

Тома подозрительно свела брови, но не уступила:

– За пару секунд?

– Почти за двадцать, не считая твоего глупого сопротивления.

– Что такое двадцать секунд?! – почти выплюнула она в сердцах и мстительно прищурилась. – Да чтоб подарки тебе длились столько же!

Нечто в моем взгляде заставило ее закрыть рот ладонью:

– Прости. Я ведь так ничего и не подарила.

– Песенку спела, – напомнил я.

Тома задумалась.

– Ладно, подарок за мной.

Я пожал плечами.

– Никуда не спешу.

Утром вожак отправил стаю вниз и на запад – в сторону башни Варфоломеи. До нее должно быть примерно три-четыре дня неспешного пешего пути. Интересно, сколько это в километрах? С нашей горы башню не видно, рядом выступает другая гора. Возможно, она заслоняет. Или далекая дымка.

Еще интересно было бы добраться до Большой воды – до реки, что обтекает горы. Неужели скалы настолько круты, что нельзя подняться вдоль течения и посмотреть, что там, за ними? Для местных жителей это граница, на ней заканчивается известный мир. Значит, начинается новый, неизвестный.

Сыто рыгавшая стая, только что отзавтракавшая остатками пиршества, с удивлением глядела, как мы с Томой закидывали в себя все съедобное, не связанное с сырым мясом, что только встречалось по дороге: жирные листья, ягодки, чудесных хрустящих насекомых. Вожак не возражал против явного самоуправства. На сытый желудок ему было лень лишний раз рыкнуть, не то что куда-то тащиться и кого-то наказывать. К тому же, мы плохо выглядели, а больные члены стаи – плохие бойцы.

Едва шумевший предгорный лес принял нас в свое чрево, стая тревожно зашевелилась, что-то учуяв. Замерли. Вожак отправил вперед разведчика.

Через пару минут тот вернулся с радостным криком:

– Ррряв!

Стая со всех ног рванула вперед. Тома держалась меня, Смотрик держался ее, я следил за ними и за окрестностями: вдруг представится шанс слинять в человечий мир?

Но вожак следил за всеми. Шанса не было.

Зрелище открылось не для слабонервных. Поле брани. Множество убитых: войники, бойники, рыкцари, еще непонятно кто, все вперемешку. Нет, вперемешку – это неправильное первое впечатление, рыкцари – больше с краев.

Разбойничьих трупов было не в пример меньше. Похоже, они напали, отряд какой-то цариссы защищался, сколько мог. Но гнук, он же наш лук, скорострельнее и дальнобойнее копья. Оставшиеся в живых ушли, прихватив трофеи – оружие и доспехи, а выжить повезло немногим, потому что брошенного оружия осталось невероятно много.

Стая с людоедским наслаждением рвала свежее мясо, до которого еще не успели добраться волки, трепещущие потроха вынимались и съедались на ходу. Мерзко, противно, отвратно. Рвотные позывы заставляли отворачиваться от пирующих человекоподобных зверей. Впрочем, сейчас совсем не человекоподобных.

Мой взгляд горько скользил по разбросанному оружию. Был бы хоть маленький шанс…

Едва рука машинально потянулась к металлу, последовал рык вожака, который успевал и жрать, и контролировать.

Тому тошнило, она зарылась лицом в обхваченные руками колени, плечи мелко дергались. Ее не трогали. Конкуренция. Если кто-то не ест, остальным больше достанется.

Насытившись, людоеды принялись набирать мяса впрок. Сначала меня, затем Тому кто-то толкнул, призывая заняться делом. Наконец, просто сунули в руки по обтекающему кровью куску и на время оставили в покое.