У государя от неожиданности пропал дар речи. Он только качал головой и морщился. Потом злыми-презлыми глазами посмотрел на сына и переспросил:

– Ну, как – хитро?..

Тот отвернул глаза от испепеляющего вопросительного взгляда отца: «Ну, как, принимаешь этот план неслыханного коварства сжечь и разграбить древнюю русскую первопрестольную столицу?» и пепельными губами прошелестел еле слышно:

– Это не для победителя татар… это для… – и задохнулся от внутренней боли и гнева. – …Разорителя чужими руками опасного союзника…

Государь ждал продолжения от Мамона. Дождался не скоро. Тот смотрел на Ивана Младого, словно ища его понимания и сочувствия. Потом начал говорить, почему-то с трудом и косноязычно, намекая, мол, и мысли о сожжении и грабеже Киева родились только потому, чтобы перетянуть Менгли-Гирея на сторону новых союзников, сватов господаря Молдавского Стефана и государя Московского Ивана Васильевича…

Государь слушал Мамона с напряженным вниманием. Иван Младой обхватил голову двумя руками, внутри его всё клокотало от ненависти при одной мысли, что древний первопрестольный град Руси может быть спалён и разграблен только потому, чтобы устроить семейный союз двух сватов, молдавского и московского. Когда он в бешенстве встал и хотел выскочить за двери, отец окатил его ледяным взглядом, как ушатом смертельно холодной воды ли, отравы ли, и рявкнул:

– Сиди… Слушай… дело говорит боярин… Крымский хан нам в спину нож наточил… А мы сделаем вид, что этого ножа не видим, только предложим короля подрезать в Киеве, если у хана ножик случайно какой завалялся… Тут он сразу и признается: «Есть у меня такой ножик на короля…» Ещё бы русский государь предложил татарину Киев порезать на куски ножичком, которым Москву король резать хотел… И сват Стефан только рад будет союзу с Москвой и Крымом… Такой триумвират ему в самом сладком сне не снился… А тут такая радость тройственного союза… И турки не страшны, и король Казимир на поводке… И дочка господаря – московская царевна… Каково?.. – Государь оглядел Мамона и сына и довольно хохотнул… – Ай, да Мамон отчебучил… Двум Великим князьям коленце выдал… Если Менгли-Гирея с твоей киевской затеей перетянем снова на свою сторону, если тройственный договор с господарем и с ханом сотворим, поедешь сватать Елену Молдавскую лично во главе великого посольства московского…

– Отец… о-о-тец… – простонал Иван Младой… – Ведь не может быть личного счастья на несчастье своих же единоверцев… Неужели ты не понимаешь, что, обрекая Киев на сожжение руками иноверцев, какими бы политическими мотивами ты не прикрывался, ты обрекаешь и триумвират союзников и венчание сына на…

– Ничего я не обрекаю… – взвился государь. – Наоборот, это новый путь…

…В никуда… к смерти… череде смертей… и ничего больше… – снова простонал Иван Младой с белым от муки лицом. – Ведь мы же прорвались в противостоянии на Угре с ханом Ахматом, и здесь прорвёмся… Только не надо сжигать Киев руками иноверцев…

– Без Менгли-Гирея мы никогда бы не одолели Ахмата, никогда не перехитрили короля Казимира…

– Господи… – простонал Иван. – Мамон, слушай, неужели ты поедешь с посольством к господарю Стефану?..

Тот задумался на секунду и сказал:

– Стар я уже для посольств государевых за невестами для Великого князя… Прав твой сын… Кого помоложе послать надо за невестой… А посредницей избрать нужно не старого боярина Мамона, а великую княгиню Марию Ярославну… А пировать на свадьбу сына, надеюсь, государь, пригласишь… – И хохотнул довольно. – Меда распивать на свадьбах знатным гостем возраст не помеха…

– Ишь, как губы раскатал… – незлобно усмехнулся государь. – Сначала нужно хана нацелить на Киев в ущерб Казимиру-латинянину, тем союз вечный с Менгли-Гиреем укрепить… Да, дьявольские мысли тебя, Мамон, посещают… это ж надо измены союзника не заметить, но предложить ему пожечь и пограбить православную столицу, до которой у самого руки не дотягиваются… Коротки пока государевы руки, да коварства с советчиками Мамонами не занимать… Авось, Господь простит за разоренный Киев… Не за собственную шкуру пекусь, а за всю землю Русскую… И ты, Иван, смотри и на ус наматывай… Знай, горьки хлеб и меда государевы, ибо…

– …ибо что?.. – встрял Мамон.

– …Тебе это не грозит это «ибо»… – успокоил его государь. – …Лукавцев это не касается…

– …А праведников?.. – не успокоился Мамон, легко согласившись с государем, что его при дворе держат за лукавца. – А как быть с праведниками, слушающих советы, государь?

– А праведникам ответ держать за советы и деяния лукавцев… – горько промолвил Иван Младой за отца. – Ибо за труды и свершения государей Господь судит строго, отрядив им свою власть небесную – волю князью превратив в господнюю – предоставив право святое распоряжаться на своей земле, как в господней отчине… Ибо государей не столько современники, сколько потомки судят за «господнюю долю», обращая её в народной памяти в «княжью долю».

Мамон неуклюже в пояс поклонился сначала государю-отцу, потом соправителю-сыну. И несколько ошеломленный, с бегающими мурашками по спине вышел, ибо не ожидал такого поворота темы господней и княжеской доли и воли от юного праведника Ивана Младого, смутившего старого лукавца неожиданными поворотами и прорывами мыслей об ответственности власти перед совестью и потомками.

Государь тут же послал послов великокняжеских Юрия Шестака и Михайло Кутуза, чтобы разрушить мирный договор хана и короля предложением Менгли-Гирею воевать Киев уже в качестве неприятеля Казимира.