Это не должно было начаться. Но должно закончиться и не повториться.

Ты уже обещал это. И вот сейчас прижимаешь ее к себе. Снова. И хочешь еще.

Потому что ее всегда будет мало. Бесконечно недостаточно.

— Хочешь скажу, что я думаю? — он и сам не узнал свой хриплый голос.

По груди изнутри били когти от того, что он собирался произнести.

Он наблюдал, как она сомкнула веки, судорожно выдыхая. Пальцы сильнее сжали его волосы.

"Нет, пожалуйста, не говори ничего. Молчи."

И он почти слышал ее мысли. Читал по дрожащим ресницам. Видел оттисками на искусанных губах.

— Я думаю, Фоукс, что ты лживая сука, — почти нежный шепот не вязался со словами.

Он отстранился. Резко.

Пластырь надо сдирать быстрым движением, не растягивая болезненных ощущений. И он сорвал свой.

Опора в виде него самого пропала. Феликса едва успела скоординироваться, чтобы не упасть. К нему под ноги.

Она выдохнула через рот, не давая ему и шанса увидеть унизительных слез.

Она не заплачет. Не из-за него.

Сжала кулаки, сдерживаясь от позорных криков.

Посмотрела в сияющие всеми гранями боли глаза цвета изумруда, передавая свою ненависть. Шагнула в сторону, давая возможность открыть дверь.

Дейвил хмыкнул, надменно кривя губы, и вышел.

Помимо зеркала в этой комнате разбито кое-что еще. Маленькая надежда, что сказка все-таки существует.

Эпизод 24. Доза — зависимость

Губы горели. Пульсировали.

Феликса провела по ним пальцами, смотрясь в зеркало.

Слегка потрепанные волосы в хвосте. Красные щеки. Кровь кипела, не желая остывать.

"Я думаю, Фоукс, что ты лживая сука".

Его голос вновь прозвучал в голове.

Уперлась ладонями в края раковины, смотря на мелкие серые трещинки на ее поверхности. Она сейчас в таких же трещинах.

Как можно настолько желать и ненавидеть одновременно? Это называется сумасшествием или имеет иные определения? Или Дейвил распространяет вирус себя самого, чтобы все стали его подобием?

Зря поддалась ему. Не стоило этого делать. В этот раз все было острее. Ярче. И от этого хотелось выть. Потому что очередная доза — всего лишь вторая по счету — и уже зависимость.

Она не признавалась себе, как сильно хотела чувствовать его руки на своем теле.

Ее обнимал Билл. По-дружески. Но каждый раз замечала едва уловимые изменения: в движениях, силе объятий, как его руки смещаются с лопаток ниже. Немного. Совсем чуть-чуть. Только она все равно чувствовала.

У нее не горела кожа под его пальцами, она не чувствовала жар, разливающийся по всему телу. Ничего не вздрагивало внутри, когда он прикасался.

Это все было не то. Не тем. Не им.

И его фраза, брошенная тогда, начала обрастать смыслом.

"— Теперь попробуй найти того, с кем почувствуешь что-то хотя бы отдаленно похожее. У тебя ведь все по любви."

Каждое слово отпечаталось в памяти, источая яд. По миллилитру, медленно, методично.

"Дейвил, ты был моим проклятьем семь лет. Семь гребаных лет ты отравлял мою жизнь с маниакальным удовольствием. Какого черта ты выбрал меня для своего извращенного наслаждения?"

Она смотрела в отражение своих глаз, надеясь, возможно, увидеть в них ответ. Он есть. Только скрыт не в янтаре, а в изумруде.

Красные пятна на шее обрели насыщенный оттенок.

Вот черт…

Феликса водила по ним пальцами, будто они сотрутся.

"Дейвил! Проклятье. Что ты наделал?"

На фениксе выделялись два крупных пятнышка. Почти замаскировано. А с правой стороны татуировки нет! А засосов…

— Три… — простонала вслух. — Твою мать.

Опустила голову, снова упираясь в раковину, и выдыхая.

Как показаться в таком виде?! Она не может не вернуться на занятие. Не может просто взять и уйти.

— И так идти тоже нельзя.

Выдохнув еще раз, распрямилась. Надо взять себя в руки.

Воротник рубашки до подбородка не дотянуть, это факт. Естественно, никакого платка или шарфа в кармане не завалялось. Как-то не было повода носить их с собой на случай непредвиденных засосов.