К началу ноября почти одиннадцать тысяч британских войск были изолированы и окружены в Ледисмите. А далеко на западной границе в осаде находились Кимберли и Мейфкинг. И самое худшее было еще впереди.

В Англии все говорили о том, что наконец-то прибыл сэр Редверс Буллер. Буллер им покажет! Транспортные суда с его войсками приближались к Кейптауну. Прошел еще один зловещий месяц. Бурские подразделения, каждое из которых называлось отрядом, готовились к вторжению в Капскую колонию. Прибытие армейского корпуса предотвратило вторжение, но лорд Метхьюн, продвигавшийся на помощь Кимберли, споткнулся на реке Моддер.

Период с 7-го по 17 декабря был для Англии «черной неделей».

Разворачивая ночное наступление у Маджерфонтена, лорд Метхьюн повел формирования своей Шотландской бригады к траншеям Тронжа, не зная о том, как близко они находились. Генерал Гатакр, введенный в заблуждение указателями в Стормберге, на рассвете оказался среди сверкающих ружьями «копий», на которые его обезумевшие войска не могли вскарабкаться. Генерал Буллер, который ушел на Наталь, попытался облегчить положение Ледисмита, предприняв лобовую атаку через реку Тьюджелу. Он не имел понятия о том, что траншеи буров находятся непосредственно за рекой, а не в расположенных за ней холмах, и отправил Ирландскую бригаду Харта на другой берег через брод, которого там не было; солдаты Буллера были разнесены в клочья невидимыми на том берегу оборонительными силами Луиса Боты. «Проигранные за одну неделю три битвы низвели военный престиж Великобритании до самого низкого в XIX веке уровня», — хором твердила германская пресса, которая ликовала по этому поводу даже больше, чем французская, российская или австрийская печать.

«Мы читаем по восемь — десять газет в день и ждем следующих выпусков», — еще ранее говорил Конан Дойл на банкете, который Авторский клуб устроил для встревоженного лорда Вулсли, когда просочилась первая нехорошая новость. Потом, во время «черной недели», Артур читал их еще более внимательно. Он читал о замаскированных первых рядах бурских траншей, о находившихся за ними глубоких траншеях, окруженных колючей проволокой, с ямами-укрытиями для оружия.

Очевидно, британские генералы никогда о таком не могли подумать. Это не было общепринятой тактикой.

Конан Дойл вспомнил о маневрах в Солсбери-Плейн и о солдатах, которые действовали без прикрытия. Как бы он хотел написать историю этой войны! Но тогда, во время «черной недели», это надо было отложить. Он уже поговаривал о том, чтобы поступить на военную службу, и это приводило Мадам в неистовство.

«Как ты смеешь! — слышался крик Мадам в ее разгромном письме. — Что ты под этим имеешь в виду? Сам твой рост и комплекция сделают тебя простой и удобной мишенью!» Нет ничего плохого в том, чтобы принимать участие в военных действиях, признала она с характерным для нее упоминанием семейств Перси, Пэков, Конанов и Дойлов, но преступно и безрассудно поддерживать дело, в корне которого лежит «это ужасное золото».

«Ради Бога, послушай меня, — продолжала она. — Даже в твоем возрасте я остаюсь для тебя представительницей Бога. Не езди туда, Артур! Это мое первое и последнее слово. Если бы этим политикам и журналистам, которые с такой легкостью говорят и пишут об этой войне, самим пришлось бы идти на фронт, они были бы гораздо более осмотрительными. Они ввязали туда страну, и ты, если я могу помочь, не должен становиться их жертвой. Я приеду, — мрачно предупреждала она, — если ты будешь оставлять меня в неведении».

Ездила ли Мадам в «Андершо» и устраивала ли там сцену, нигде не зафиксировано. Но ее сын на письмо никак не реагировал. Вся страна была взбудоражена.

Сэр Редверс Буллер, в первый и последний раз в жизни потеряв всякую надежду, дрогнул и посоветовал сэру Джорджу Уайту сдать Ледисмит. «К черту!» — ответил Уайт. Правительство в Лондоне назначило лорда Робертса Верховным главнокомандующим в Южной Африке, а его начальником штаба — генерала Китченера (тогда уже лорда Китченера от Хартума). В Южную Африку была направлена шестая дивизия, седьмая уже мобилизовалась. Впервые были приглашены добровольцы не только из Англии, но и изо всей империи.

Когда вспыхнула война, Конан Дойл говорил на обеде в крикетном клубе, что стране следует использовать в конной пехоте против бурской кавалерии спортсменов, которые умеют обращаться с лошадьми и стрелять. Он еще раз выступил с таким призывом в письме в газету «Таймс», которое было напечатано как раз в тот день, когда правительство призвало к формированию именно таких сил — добровольческой Территориальной конницы. Он почувствовал, что ему надо действовать.

«Конечно, — оправдывался он перед Мадам, — я считаю своим долгом стать первым добровольцем, потому что я это предложил.

Я считаю, что имею, пожалуй, самое сильное влияние на молодых людей, особенно молодых спортсменов, чем кто-либо, если не считать Киплинга. И поскольку это так, возглавить их для меня действительно важно.

Что касается существа конфликта: с того момента, как они вторглись в Наталь, споры об этом становятся чисто академическими. Но ясно, что это они, а не мы на протяжении многих лет готовились к войне. Что же тогда говорить о каких-то наших глубоких и зловещих замыслах? Я испытывал серьезные сомнения в этом отношении еще до того, как разразилась война, но с тех пор я уверился в том, что это праведная война и вполне стоит жертв».