– Джинсы?! – отступает на шаг она. – Это для страшных, как ты, а я хочу быть красивой!

– Хорошо, выбирай сама, – вешаю одежду на место.

– Хочу вот это! – Катя указывает пухлым пальцем на розовое платье с кружевными крылышками, в котором она больше похожа на летающего бегемота, чем на фею.

– Катя, такие платья надевают только по праздникам, чтобы выглядеть по-особенному.

– Утром ты сама сказала, что сегодня праздник!

Утром была годовщина нашей с Олегом свадьбы, а к обеду начнется первый день моей свободы.

– На улице еще слишком холодно. Давай выберем что-нибудь теплое, – говорю я и вытаскиваю джинсовое платье с длинными рукавами. – Смотри, какое красивое! А какая у тебя к нему есть сумочка…

– Сама ходи в джинсовом, лахудра, – повторяет она любимое папочкино словцо. – Я хочу быть феей!

– Феей так феей, – снимаю с вешалки платье. Перед выходом уговорю ее накинуть на плечи кофточку.

Катя выдергивает платье из моих рук и отворачивается к зеркалу.

– Уйди, я сама.

Пусть повозится, а я пока обрадую свекровь. На нервах я закидываю джинсовое платье на антресоль и выхожу из спальни. В зале, возле столика с телефоном, стоит любимое кресло Олега, но мне не хочется в него садиться, поэтому я просто наклоняюсь к аппарату. Из-за короткого провода приходится стоять в полусогнутом положении. Набираю номер свекрови.

– Олежек, я тебя слушаю! – раздается громогласный, натренированный годами преподавательской работы голос свекрови.

– Ольга Семеновна, это Дина.

– Дина?! – переспрашивает свекровь с такой интонацией, будто услышала бранное слово. – Если хочешь пожаловаться – не старайся. Олег заходил ко мне перед работой и обо всем рассказал.

– Никогда не жаловалась и сейчас не собираюсь. Я звоню по делу.

– Какие у тебя могут быть дела? Сидишь дома, бездельничаешь. Огород запустила, соседи уже шепчутся. Бестолковая! Я Олега предупреждала: не связывайся с детдомовской! Надо выбирать среди лучшего, из чего попало конфетку не сделаешь. Но разве ему втолкуешь?

– Вы правы, человека не переделаешь. Наконец-то я это поняла.

– Голытьба ты несчастная! Раз такого мужчину окрутила, изволь о нем заботиться. Дом забросила, ребенка не кормишь. Катенька в гости приходит, конфетку выпрашивает…

– Кстати, о гостях. Я сейчас ее к вам приведу.

– Что значит «приведу»? Да еще «сейчас»!

– Я ухожу от вашего сына и подаю на развод, – чувствую, как в моем голосе пробиваются нотки гордости.

– Развод?! Может, ты еще и на раздел имущества подать решила?! Так знай, мой Олежек…

– Скоро буду.

Кладу трубку и делаю глубокий вдох. Вместе с душевным спокойствием ко мне возвращается уверенность. Я все делаю правильно. Мне от Олега ничего не нужно, сама справлюсь.

Крик из детской заглушает внутренний голос. Залетаю в комнату, где Катя сидит на полу в одних трусах и обливается слезами. Без того большое платье в ее руках стало в два раза шире. Однажды я заикнулась Олегу, что девочка слишком много ест, и скоро на ней начнет лопаться одежда, но муж обозвал меня скупердяйкой и приказал давать ребенку все, что она попросит. Олег называет дочку красавицей, а я с ужасом представляю, что ей придется пережить, когда она пойдет в школу.

– Успокойся, зайка, – подхожу к Кате и сажусь на пол возле нее. – Обещаю, я починю твое платье. Будет как новое, даже лучше. Пришью еще больше бисера к крылышкам. Хочешь, сделаю к нему волшебную палочку? Блестящую, из новогодней мишуры. А пока надень что-нибудь другое и…

– Ты?! Починишь?! – шмыгая носом и раздувая сопливые пузыри, кричит она. – Как ты его починишь? Ты же безрукая! Вот скажу папе, что это ты порвала мое платье, пусть он тебя отлупит!

Катя на секунду замирает, как будто собирается с мыслями, и смачно харкает мне в лицо. Слюна попадает в рассеченную бровь, по инерции я вытираю ее рукавом. От жгучей боли передергивает лицо, на глаза наворачиваются слезы. Горько плакать, когда некому пожалеть.

Я поднимаюсь на ноги. Не глядя, вытаскиваю из шкафа первое попавшееся платье.

– Одевайся, быстро!

Протягиваю его Кате. Впервые я повысила на падчерицу голос, но это не произвело на нее никакого впечатления. Вместо того чтобы взять вешалку с платьем, она встает, скрещивает на груди руки и, глядя мне в глаза, качает головой.

– Ты не можешь на меня кричать.

– Как видишь, могу.

– Папа говорит, что не можешь, потому что ты ублюдок!

От неожиданности я теряю дар речи. Глаза снова наполняются влагой. Минуту спустя поток возмущения все же прорывается через немоту.

– Как тебе не стыдно повторять такие слова?! Да, мои родители погибли. Но твоя мама тоже умерла. Получается, и тебя можно обозвать этим словом?

– Зато я не детдомовская шлюха!

Чувствую, как мои глаза округляются, а брови сами собой ползут вверх. Уголки Катиного рта медленно поднимаются при виде эмоций на моем лице. Стереть бы довольную ухмылку с ее физиономии, а заодно отмыть с мылом рот от похабных слов. Раздражение, накопившееся за последние два года, вырывается наружу. Я замахиваюсь и шлепаю падчерицу по щеке. Она покачивается и с грохотом валится на пол. Ладонь покалывает, в ушах, словно сирена, стоит Катин вопль.