— Обуан умер, — сказала она. — Одни умирают, но другие-то живут. Каков бы ни был Альсид, я в нем не обманулась.

— И он в тебе, конечно.

— Правильно вы сказали, — ответила Люсьенна.

Наступило долгое молчание. Потом Альбер смиренно спросил:

— Как Гюстав поживает?

— Очень хорошо. Крепыш такой! Учится хорошо. Готовится поступить в сельскохозяйственное училище.

— Ты, конечно, догадываешься, какого я мнения на этот счет.

— Это ваше дело. Мы думаем иначе.

— Земля — это земля, и больше ничего. Зачем учиться по книжкам всяким премудростям о временах года? Сами научаемся.

— Да ведь не только времена года.

— А что еще?

— Все остальное: севообороты, семена, удобрения, всякие цифры, законы…

— Да на кой Гюставу все это знать?

— Тверже будет стоять на ногах.

— Выдумали тоже барина из него сделать.

— Вы так говорите, потому что он сын Альсида и вам досадно.

— Нет, — возразил он, — я по сути дела говорю.

— Да как это можно! Такие устарелые взгляды.

— А твой Альсид очень уж много о себе воображает.

— Погодите, он кем захочет, тем и будет… а если не он сам, так сын достигнет.

— Для этого не нужно сто училищ проходить!

Говоря это, он явно думал о себе самом. Люсьенна с твердостью возразила:

— Может, и надо. Нельзя же отсталыми быть.

— Это кто тебе сказал? Альсид?

— А кто же еще, по-вашему?

— Люсьенна, — после краткой паузы заговорил Альбер, — тебе не кажется, что мы напрасно вот так цапаемся?

— Не я начала… — ответила она.

— Верно, я сам виноват, — согласился Альбер. — Каждый имеет право жить как хочет. Будь у меня дети, я, может быть, поступил бы так же, как вы, хоть это и безрассудно.

— Ну, что ж, в конце концов, — сказала она раздумчиво, словно приняла какое-то решение.

— Мы узнали друг друга в трудные дни. Жили вместе. Работали. Старались все делать как можно лучше. Альсид нехорошо со мной поступил, я обиделся. Но ведь не может же так тянуться без конца… Как же это — жить рядом и в молчанку играть.

Он говорил все это с горестным выражением, а она смотрела на него и видела перед собой человека, которого еще не так давно знала молодым, — он не был ей тогда противен, она даже относилась к нему благосклонно за его безотчетное преклонение перед ней, лестное для всякой женщины, и, возможно, ответила бы на его чувство, если б к этому времени, после опыта с Обуаном, не остепенилась и окончательно не решила прожить свою жизнь с Альсидом, имевшим на нее огромное влияние. А теперь Альбер состарился, — можно сказать, состарился прежде времени, тогда как сама Люсьенна, хоть она была, конечно, и моложе его, но все же стала женщиной зрелых лет, чувствовала себя по-прежнему молодой, несмотря на свой нелегкий труд, на крестьянскую работу по четырнадцать часов в день; да, перед ней стоял человек пожилой — ему уже явно было за пятьдесят лет, человек отяжелевший от изобильной пищи, которую он мог теперь себе позволить, одетый так же, как и прежде, а не так, как Альсид, носивший современную и удобную одежду. На мгновение легкая улыбка тронула ее губы, когда она подумала, какая разница между обиходом Женетов и их соседей: Альсид носит джинсы, а на Альбере старый, потрепанный костюм; сама Люсьенна, собирая упавшие колосья, ходит по жнивью в шортах, а как бы выглядела Адель, если б тоже осмелилась носить летом коротенькие брючки, открывающие голые икры?

— Знаете, — сказала она, — я всегда чувствовала к вам дружбу.

Люсьенна сказала это ласково, потому что действительно так думала, а кроме того, ей было в эту минуту жаль Альбера, но она не придавала своим словам особого значения. Однако в сердце Альбера они отозвались глубоко, он был просто ошеломлен. Он схватил ее руку, крепко сжал, долго тряс:

— Правда? Правда, Люсьенна?

— Ну, конечно. — И добавила: — Зачем мне неправду говорить?

— Ах, как мне это приятно слышать!.. Тепло стало на душе…

Так он, значит, не переставал о ней думать, хотя они были в ссоре и прошло уже столько времени. Люсьенну это тронуло, но тут же ей пришла мысль: «Ты, стало быть, по-прежнему в моей власти, дурачок?»

— Уж обязательно надо нам разговаривать, — повторил он.

— А мы что с вами сейчас делаем? Кажется, разговариваем, — ответила она и засмеялась.

Она знала, что Альберу нравился ее смех, и теперь инстинктивно обласкала его этим звонким смехом.

— А если Альсид узнает?

— Я ему расскажу.

— Он, пожалуй, не позволит.

— Я с ним потолкую. Мы никогда ничего не имели против вас. Но вы нехорошо говорите про Альсида, да и ваша Адель тоже.

— Ну, Адель… Как я скажу, так она и сделает. А ведь прежде-то она тебя любила.

— Что было, то прошло.

— У меня-то не прошло, ты же видишь.

— Верно, — сказала Люсьенна, — совершенно верно! Если была дружба, так она и после размолвки вернется. Как о ней забыть? Для этого уж сущим чертом надо быть.

— Ах ты, ласковая, как хорошо ты говоришь!