Вообразив себя в условиях такого раздвоения, Лапин поежился. Жесточайшее испытание! Чтобы выдержать его, нужна беспредельная одержимость, бесконечная вера в идею. Ошканов... Титаническая работоспособность и... феноменальная беспомощность в жизни.

– Ефим Константинович, дорогой вы мой!
– обнимая Ошканова за плечи, воскликнул Лапин.
– Да вы попробуйте сначала припомнить, как оказались в этой квартире.

– В самом деле...
– стушевался Ошканов.

– Вы пришли сюда, поскольку эта квартира была когда-то вашей. Вы выросли в этих комнатах, здесь умерли ваши родители. Но прошло много лет и сегодня ночью сюда вернулся подросток, пятнадцатилетний Ошканов.

– Не хотите ли вы сказать...

Ошканов отстранился, чтобы лучше видеть Лапина.

– Ксения Марковна, - обратился Лапин к хозяйке квартиры, - расскажите-ка человеку о его ночных похождениях.

Выслушав рассказ Сычевой, Ефим Константинович долго молчал, раскачиваясь и потирая колени. Но в глазах его было несказанное счастье.

– Свершилось...
– голос его был хриплым.

– Да, - подтвердил Лапин, - окно вы приоткрыли. Но теперь следует его распахнуть настежь. Не так ли, Ефим Константинович?

По дороге в институт, у выхода из липовой аллеи на площадь, Ошканов неожиданно схватил Георгия Михайловича за рукав.

– Боже правый!
– простонал он.
– Она еще здесь!

На крайней скамейке, откуда хорошо был виден вестибюль института, сидела Марина Давыдовна. Она подремывала, положив голову на спинку скамейки. А время уже перевалило за полдень.

– Она проводила меня до самых дверей института, - в исступлении зашептал Ошканов Лапину.
– Она могла бы удержать меня, если бы захотела. И знала, что рискует потерять меня навсегда - ведь воздействие могло оказаться и стойким. И вот все ждет. Впрочем, как же так? Она должна была видеть того мальчика, который вышел из института. И она не могла не догадаться... Боже мой, каково ей было! Маринушка! Маринушка!
– вдруг закричал он. И с протянутыми руками устремился к жене.