Она взяла в библиотеке «Справочник для поступающих в вузы». В МГИМО было страшно даже пытаться, но Октябрина решила замахнуться на МГУ – подать ещё и в ближайший педагогический точно успеет. Немного придавала уверенности золотая медаль, вручённая хмурой директрисой безо всякой торжественной речи: Рина, тогда уже Грин, припёрлась на выпускной бал в неизменных джинсах и клетчатой отцовской рубахе, лихо завязанной под грудью. Особенно шокировала директрису огромная булавка в пупке: Рина сама себе сделала подарочный прокол к окончанию школы. С булавки свисал синий турецкий оберег-глаз, подмигивая опешившим одноклассникам в дискотечных огнях школьного спортзала.

Грин продала пацанам из десятого почти всю коллекцию кассет «Нирваны» и «Металлики», удачно обменяла наушники от плеера на большую спортивную сумку. До последнего берегла сам плеер, но без наушников в нём не было никакого смысла.

Потихоньку вытащила свои документы из материного шкафа. Перестирала и сложила в сумку пару футболок, куртку с подстёжкой, трусы и зимние ботинки. Подумала над гитарой и, вздохнув, оставила на стене: старший из братьев оценит, Ринка научила его играть кое-что из Цоя и ГО. За три дня до начала приёма документов Грин сбежала. Ночью тихо зашнуровала кеды, толкнула старшую сестру Лильку – закрой за мной. Подхватила сумку и вылезла из окна в огород.

До Москвы Грин добралась автостопом, на двух фурах – повезло! С тех пор уже трижды звонила матери с автомата на главпочтамте:

– Мам, я в Москве, документы подала.

– Знать тебя не хочу, паршивка! – отвечала мать и кидала трубку.

– Ма, я творческий конкурс прошла, с отличием!

– Совести у тебя нет, Ринка!

– Мам, я сегодня сочинение написала, послезавтра немецкий – и приеду…

– Ремнём по жопе сразу и получишь!

Но с каждым звонком голос теплел.

***

Общежитие выглядело круто. Огромный дом-корабль, два шестнадцатиэтажных корпуса, соединённых бетонно-стеклянным переходом, где располагались столовая, актовый зал и зимний сад. Я узнала этот переход – мимо него под грустную музыку шёл герой фильма «Ирония судьбы» в начале второй серии. Подозрительно быстро меня заселили, администраторша выдала ключ под расписку, временный пропуск на картонке и стопку белого хрустящего казённого белья с чёрным штампом в углу. Комната 810, восьмой, журфаковский этаж. Пропуск следовало предъявлять хмурым охранникам вместе с паспортом. Лифт где-то гудел, но не приходил. Под окнами звенели трамваи. Радио у вахтёров исторгало разухабистый шансон:

– Ах рынок, наш рынок,

И лето, и жара —

Крутые, словно яйца азера!

Прослушав припев трижды, девочки махнули на лифт рукой, и мы пошли к лестнице. За постом охраны были ячейки для почты с подписанными буквами. Лестница оказалась невероятно крутой, один пролёт вместо двух. На пятом этаже мне совсем поплохело.

– А знаешь, – неутомимая Грин подтягивалась за перила руками, – по легенде, ни один пьяный на этой лестнице не падал! Только трезвые! А на шестнадцатом знаешь кто живёт? Геофак! Чтобы сразу привыкали в горы ходить – лифт-то вечно не работает! Но они хитренькие: кидают жребий и одного чувака с во-от таким рюкзаком походным в магазин за пивом отправляют. Ну, чтоб не всем ухайдокаться, а только одному, поняла? А ещё, говорят, после диплома они прям в коридоре шашлык жарят, традиция такая. И у них на шестнадцатом вроде вот такенное прожжённое пятно на полу, они кастрюлю специальную туда ставят, или, может, ведро, насыпают угля – и понеслась душа в рай.

От лестницы и лифта в обе стороны тянулись длиннющие коридоры, по каждой стене множество дверей. Я уже знала: двадцать восемь блоков на этаже, в каждом от трёх до шести человек. Коридоры заканчиваются балконами в торце здания, ещё два сразу у лестницы. По летнему времени в коридорах тихо и пустынно, только две смутные фигуры курят за стеклом. Пахнет старым табачным дымом, какой-то простецкой едой и мелком от тараканов. Мы повернули налево, и я увидела дверь, на которой болтался клетчатый листок: «Абитура, приходите с пивом в целовальник в 9, знакомиться!». Ниже, на самой двери, была нарисована двойка, три улыбающихся смайлика с ножками и подпись: «Хуйнаны – проблема 2000».

– Что ещё за целовальник?

– Местный жаргон, – пояснила Лена. Вон, ниша в коридоре с окном. Там могла бы быть комната одноместная, а там ничего, просто место для курилки и тусовок.

– А хуйнаны?

– А это один чувак с пятого все стенки ими изрисовал. Потом сходим, покажу.

За дверью был малюсенький коридорчик, справа ванная и туалет, где от света тут же во все стороны брызнули десятки тараканов.

– Располагайся на этой кровати, Жень. В шкафу место есть, а в тумбочке какие-то конспекты набиты, дипломники не забрали, наверное. Твой стол можно к окну придвинуть. Тут я сплю, – Лена показала на кровать у второго окна, отгороженную шкафом. – Там Ринка. Теоретически, это четвёрка считается, четыре кровати должно быть, но пока никого не подселили. – Лена достала из-под своей подушки простенький электрочайник. – Грин, нальёшь водички? Вообще-то чайники нельзя, но коменда сказала – пользуйтесь, только прячьте, когда нет никого.

– Жрать-то будем, девки? – заорала громогласная Ринка. – У меня есть хлеба полбуханки и два сырка.

– И у меня ещё домашний бутер остался! – вспомнила я. – Только я недолго, мне надо на Арбатскую к четырём, край полпятого. Отсюда, значит, на 26-м до Шаболовки?

– Удобнее на любом до Духовского переулка, а там спиной к кладбищу и бегом два квартала по прямой, а там метро, увидишь. Сейчас я тебе на листочке нарисую. Пять минут идти. А что там, на Арбатской? – заинтересовалась Ринка. – Парень, да? Есть фотка?