Шрифт:
Ключ.
Отверстие для ключа, дыра в спине Алисы, дыра в форме перевёрнутого восклицательного знака.
Ключ.
Отверстие для ключа.
Ключ в кулаке.
Ладонь вспотела.
Отверстие.
Ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ-отверстие-ключ.
Два слова слились в одно, бесконечное.
***
Юлий стоит и не может решить, завести или нет Куклу Алису, а на электронных часах микроволновки минуты всё преследуют друг друга.
И пока Юлий колеблется, пейзаж за окном постепенно заполняется скупым серым светом января… тёплого, бесснежного января, так странно начавшегося.
Любимый.
Голоса.
– Всё, поплыл.
– Давно с ним так?
– Постоянно. Не в отключке, так в отрубе.
Женские голоса. Женские голоса над ним.
– Даже когда приходит в себя, ничего не соображает. – Смешок.
Это неправда. Что-то он всё-таки соображает. Например, что комната залита солнцем, и ему душно, ему трудно дышать… и смешок, он уязвлён этим смешком.
Он жив, он слышит, и он понимает.
Он собирается заявить об этом, но какое-то чутьё удерживает его.
Женщины говорят тише. Он улавливает лишь слово или обрывок слова: дар. «Удар?», – предполагает он и пытается вспомнить. Каждый раз, приходя в сознание, он пытается вспоминать: как здесь очутился? что было во время «до»? почему его так ломает?
На экране памяти он видит картину: «Ауди А-6», мчится по шоссе, летит на низкой высоте, и Кристина схватилась за ручку, потому что ей и страшно, и страшно здорово; он смотрит, как она улыбается, и улыбается в ответ, и вот они уже смеются, а её волосы, господи, её волосы развеваются, потому что стёкла опущены, салон гудит, набитый летним воздухом с запахом лип и берёз; он в восторге от этого зрелища, от волос Кристины, от ощущения их под ладонью; он проводит по ним рукой, словно по волнующейся поверхности озера, и Кристина говорит ему: «Любимый», отчего у него, как всегда, мурашки бегут по коже, он их помнит отчётливее всего, и это воспоминание пронзает его сердце.
Он опять протягивает руку и гладит Кристину по голове, по шее. Его движения не скованы ничем, потому что ремень безопасности отстёгнут.
Дальше всё тонет в сером ватном облаке забвения. Ему кажется, что вкус и запах этого облака оседает тяжёлой пылью на языке.
– Он вчера кричал, – говорит Голос Номер Один. Голос Номер Один низкий, чуть в нос. И равнодушный. В нём слышен профессиональный цинизм. – Не утих, пока не дали морфий.
– Морфий? – Голос Номер Два звучит моложе, чувственнее… сексуальнее. – А что ему ещё колют?
– Стандартное, – сухо отвечает Голос Номер Один.
Он пробует открыть глаза. Сквозь слипшиеся ресницы различает две белые фигуры на фоне окна, словно плавящиеся в полуденном свете. Два миража. Он не чувствует боли, во всяком случае такой, от которой помогает морфий и «стандартное», но он невероятно слаб. Просто надувной матрас без воздуха. Ничего общего с энергичным, счастливо улыбающимся мужчиной, гонящего по трассе автомобиль со скоростью 150 километров в час.
Артём. Имя вспомнилось неожиданно легко – так ноги попадают в оставленные у кровати тапочки, когда утром вскакиваешь с постели. Автоматически. Он узнал и принял это имя. Белозубый симпатяга тридцати с лишним лет за рулём автомобиля и безвольная кукла, укутанная в одеяла – всё это Артём.
Он отчётливо думает: «Я влип».
Голос Номер Два:
– И дальше что?
Голос Номер Один:
– Понаблюдаем. Есть, в конце концов, способы, сама же знаешь…
– Это риск, – возражает собеседница. – Он с характером, шустрый, поэтому с ним не будет просто. Помнишь её слова? Он начнёт…
«Вы о чём, чтоб вас?!» – хочет воскликнуть Артём, и хотя ему не удаётся издать ни звука, Голос Номер Два обрывается на полуслове.
– Проснулся, – шепчет Голос Номер Один. – Он нас слушает.
Но это было не совсем верно. Он опять уплывал. Растворялся в сером ватном облаке.
Погас.
***
У него накопилась уйма вопросов, и он не знал, с какого начать. Хорошо бы сразу выплюнуть их все, сбитые в шершавый ком. Артём открыл рот, и – ничего.
Врач (Голос Номер Один) помогла ему:
– Вы помните, как вас зовут?
Артём назвался. Говорить было тяжело, губы словно накачали новокаином.
– Всё верно, – кивнула женщина. Теперь Артём мог разглядеть её лучше. На вид лет сорок, крепкая, осанистая, халат застёгнут на все пуговицы и облегает тело туго – даже чересчур. Лицо могло бы показаться приятным, если бы не отсутствие мимики и лишённые малейшего намёка на теплоту глаза. «Вот так, – подумал Артём, – выглядели работницы Гестапо». Голоса Номер Два в палате не было.
– Я, как вы, полагаю, догадались, ваш врач. Рязанцева Татьяна Петровна, – представилась женщина. – Вы помните, что с вами произошло?
«Серое облако», – хотел сказать Артём. Серое облако, все остальные воспоминания – там.
– Думаю, авария, – ответил он. – Конечно, авария.
– Очень хорошо, – произнесла Татьяна Петровна, хотя ничего хорошего Артём в этом не усматривал. – Вы счастливчик, на самом деле.
– Вот как?..
– Легко отделались. О машине такого не скажешь.