— Ты, правда, так считаешь?

Он лишь хмыкнул и засунул рисунки в неизменную сумку.

— Кажется, я до сих пор так и не поблагодарила тебя за портрет. С меня никогда не рисовали портретов.

— Очень зря. Каждый художник стремится запечатлевать красоту. — Он замялся: — А я, кажется, должен благодарить за пирог.

— Тебе понравилось?

— В жизни не ел вкуснее, — прозвучало привычно-сипло, но так проникновенно, что Нил, кажется, сам устыдился и отвел глаза.

Амели чувствовала, как краснеет. Лишь несколько искренних слов — и хотелось плакать. Она развернулась и зашагала вдоль фонтана, пряча лицо. Не надо богатых туалетов, роскошных покоев — ничего не нужно. Просто слышать вот такие простые ответы. Без условностей, без скрытых угроз.

Нил догнал ее и пошел рядом:

— Тетка говорила, что ты не здорова.

Амели отмахнулась:

— Ерунда. Простыла в прошлый раз в саду.

— Вечерами все еще холодно.

Беседа приобретала глупый светский характер. Амели понимала, что нужно вернуться к теме портрета, но теперь не знала, как это сделать.

— А ты вечерами не рисуешь?

Нил пожал плечами:

— Когда как… Разве что по памяти.

— Тетка Соремонда показывала мне в кухне твою резьбу.

Он усмехнулся:

— Было дело.

— А что ты еще умеешь?

Нил вдруг остановился. Пристально смотрел на нее, будто сомневался в чем-то, и отвернулся:

— Я знаю, что ты была там.

Амели вздрогнула, будто ее укололи, похолодела.

— Где?

Он шумно выдохнул:

— В колодце.

Амели молчала, чувствуя, как отчаянно колотится сердце. Сорвала апельсиновую ветку и начала нервно обдирать листья. Наконец, обернулась:

— Кто еще знает?

Нил опустил голову:

— Только я.

— Расскажешь?

Он едва заметно покачал головой:

— Не хочу добавлять тебе проблем.

— А откуда знаешь?

— Я часто рисую в парке. Видел, как ты спускалась в колодец со свечой.

Вдруг стало удивительно легко. Значит, теперь Амели может говорить обо всем. Наконец-то может говорить! Она взяла Нила за руку и сжала, заглядывая в глаза:

— Создателем прошу: скажи, что там происходит?

Он не отнял руки, хотя это касание длилось многим дольше, чем допустимо:

— Я и сам толком не знаю.

Амели сжала сильнее:

— Скажи, что знаешь. Клянусь, это останется тайной.

Только сейчас она вдруг подумала, как привыкла к его голосу. Просто не замечала, что Нил низко сипит.

Он лишь пожал плечами:

— Я делаю лишь то, что велят. Велено изваять — я не задаю лишних вопросов.

Амели вновь сжала его руку:

— Они живые. Клянусь.

— Кто?

— Твои статуи.

Он выдернул руку, нахмурился. Даже осенил себя знаком спасения:

— Не гневи Создателя. Статуи — это всего лишь статуи. Глина. Камень.

— Поверь мне! И Мари!

Нил покачал головой:

— Мне надо идти.

— Мы должны спуститься вместе. Слышишь? Я хочу, чтобы ты увидел.

— Я много раз был там. Много, много часов. Это просто камень, Амели.

— А те женщины, которых горбун сбрасывает с обрыва в реку?

Нил попятился, натянуто улыбаясь:

— Прости, мне пора.

Амели вскинула подбородок:

— Пошел доносить?

Кажется, он обиделся:

— За кого ты меня принимаешь?

— Значит, и ты против меня?

Нил поджал губы:

— Хорошо. Я пойду с тобой. Когда горбуна не будет. А сейчас, прости, мне пора.

Он развернулся и торопливо зашагал в сторону замка.

Глава 35

Амели сидела у окна, глядя в темнеющий сад. Разговор с Нилом, который сначала принес такое облегчение, теперь не давал покоя. Она вновь и вновь прокручивала в голове встречу у фонтана, и с каждым разом уверялась, что все не так. Все не то, чем кажется. Тягучее неуловимое чувство тонкой лжи. Ею будто был пропитан воздух. Она пролетала тонкой мерцающей сентябрьской паутинкой. Невесомой. Но если прилипала к коже — доставляла весьма неприятные ощущения.

Мучительно было осознавать, что Нил к этому причастен. Амели вновь и вновь, не отдавая себе отчета, искала ему оправдания. Где-то внутри. Так глубоко, что сама себе не признавалась.

Нил что-то скрывал. Или боялся. А вернее — и то и другое. Но важно было верить, что эта скрытность — вина обстоятельств, а не злого умысла. Амели уже многократно жалела о своей откровенности. Поддалась сиюминутному порыву, а теперь… Нужно было все отрицать. Он всего лишь слуга. Слуга, поклявшийся ее мужу чем-то немыслимым. Страшным. Обрекший себя на вечную службу. Надо было расспросить тогда Соремонду, когда был момент. Осторожно, в тот самый миг, когда та расчувствовалась. Теперь расспросы вызовут слишком много подозрений. Но разве Амели могла подумать тогда, что это станет вдруг так важно?