Амели не слышала, как открылась дверь — увидела в отражении стекла темный силуэт своего мужа и замерла, чувствуя, как в горле стремительно пересыхает. Если он вновь заставит ее против воли делать все те немыслимые вещи — она выбросится в окно. Она не кукла. Не статуя. Не кусок мрамора. Живой человек из плоти и крови. Со своими мыслями, своими желаниями, своими страхами.

Феррандо не торопился подходить. Без сомнения, увидел, что она заметила его. Невозможно было не заметить. Амели напряглась, выпрямилась, будто готовилась принять удар.

Готовилась. Но понимала, что никогда не будет готова. Никогда.

Насколько ее хватит? Месяц? Два? Год? Лучше быть женой простого лакея, но не вздрагивать при появлении мужа. Иметь возможность говорить, спорить. Разговоры за ужином, обсуждения покупок. Простой бытовой вздор, которым наполнены дни. Из этих мелочей и складывается настоящая жизнь.

— Что это было?

Амели вздрогнула, но сдержалась и поднялась, стараясь сохранять хотя бы видимость спокойствия.

— Что именно, мессир?

Феррандо приближался и, судя по быстроте шагов и выражению лица, явился совсем не для светских любезностей.

— Какая короткая память…

Амели попятилась к стене, ежесекундно ожидая, что тело вот-вот перестанет подчиняться ей. Даже беспрестанно шевелила пальцами, чтобы понимать, что они слушаются.

— Что вы имеете в виду, мессир?

— Не стройте из себя ханжу, сударыня.

Чистый завораживающий голос резал воздух, как острый клинок размякшую плоть. Точно, наверняка.

— Я вас не понимаю.

— Я спрашиваю: что было сегодня в парке?

Амели похолодела. Отступила еще на шаг, но уперлась в стену.

Наивная. Глупая, как курица. Ему известен каждый шаг. Каждое слово. О том, что она была в колодце — он тоже наверняка знает. Если знает Нил — знает и он.

— Что было в парке, мессир? — слова давались с трудом.

Феррандо презрительно скривился. Красивые губы брезгливо заложились ломаной складкой:

— Свидание с лакеем! Браво, сударыня! — он навис, упираясь руками в стену: — Браво!

Амели вздохнула и задрала подбородок:

— Вы заблуждаетесь, мессир.

Он будто не слышал:

— Что же вы в них находите? — Он стукнул ладонью по стене, хрусталь навесного канделябра скорбно звякнул. — В лакеях?

Амели опустила голову:

— Вы слишком дурно обо мне думаете. Мы просто говорили.

— О чем же?

— О погоде, мессир. О том, что вечерами все еще холодно.

Он неожиданно кивнул, картинно сверкнув глазами:

— Пожалуй, соглашусь. Холодно. Вы застудите свой весьма приятный зад, сударыня, валяясь с лакеями на траве. — Он задирал юбки, слушая снежный хруст тафты. — Извольте повременить до летнего тепла. Или ограничьтесь супругом, пока распогодится.

Рука взлетела раньше, чем Амели успела это осознать. Ладонь ошпарило о чужую щеку. Так звонко, что Амели испугалась этого звука, как необученная собака выстрела. Сжалась, едва ли не ожидая удара в ответ. Но это было приятно. Создатель! Как же приятно! Будто она, наконец, сделала что-то верное, стоящее.

Но Феррандо лишь неожиданно рассмеялся:

— Какая экспрессия. Пожалуй, стоит пользоваться моментом, пока вы не растратили ее на лакеев.

Он подхватил Амели и швырнул на кровать. Она замерла, ожидая воздействия магией, но сегодня, видно, ее мужа это не развлекало. Он стянул кафтан, швырнул на паркет и смотрел сверху вниз на ее беспомощность.

Амели не сдержалась:

— Вы ведете себя так, будто ревнуете.

Феррандо неожиданно посерьезнел:

— Собственную жену? Полно, сударыня, это же пошло. Но вы принадлежите мне. И впредь должно быть только так.

— Лишь потому, что вы муж?

Он опустился на кровать, склонился и тронул подбородок Амели:

— Что это за слова? К чему?

Она неожиданно осмелела. Такие порывы возникают из отчаяния.

— Мне всегда думалось, мессир, что брак — нечто иное.

— Что же?

— Хотя бы взаимное уважение.

— Можешь уважать меня, сколько заблагорассудится… если на большее ты не способна.

— Я вас совсем не знаю, мессир. Невозможно уважать ни за что. Вы не позволяете даже узнать вас хоть немного. И… станете ли вы уважать меня?

Он внезапно поднялся, отвернулся, сцепил руки за спиной:

— Тебе не нравятся покои? Не нравятся туалеты? Драгоценности?

Амели села в кровати оправила юбку:

— Это всего лишь вещи, Феррандо. Но есть нечто, что важнее вещей. Я не кукла. Не игрушка. Матушка всегда говорила, что человеку нужен человек. Ведь, кажется, это так просто.