Эти люди из Припяти спокойно жили, каждый день ходили на работу, проживали день за днем. Радовались, собирались в гости на выходные, ездили на рыбалку. И никто не мог предположить, что в один момент все обрушится. Такого никогда не происходило, и никто не знал, как быть и что предпринять. Пожалуй, это было сравнимо с какой-то войной, только на этот раз враг был невидимым и бороться с ним было невозможно.

Вечер. Палата темнела, сумерки медленно расползались из углов чернильными пятнами. Наденька беспокойно заглядывала в палату и спрашивала, не хочется ли ему пить. Он просил сока и медленно тянул его, лежа в кровати и задумчиво глядя на пятна фонарей в окне. К концу дня его опять накрывала слабость, точно он отпахал смену на заводе. Сон не приходил, и Андрей лежал и пялился в темноту, думая обо всем и ни о чем – перед глазами плясали обрывки воспоминаний о работе, о молодости, о друзьях, о станции, о том, как он впервые увидел ее полуразрушенную громаду. За дверьми палаты кто-то гулко шагает по выложенному плиткой полу, он вслушивался в эти шаги и медленно проваливался в никуда.

Ему часто снилось одно и то же. Этот ужасный сон, после которого он просыпался от боли во всем теле и долго не мог прийти в себя. Словно он вновь оказался там. Тяжесть свинцовых пластин, тянущих к полу, респиратор и очки, сковывающие лицо и ограничивающие обзор. Он и еще четверо поднимаются наверх через небольшой лаз, проделанный в кровле, и взору открывается жуткая картина – крыша атомной станции, засыпанная графитовыми обломками. Множество мелких частей – каменных, металлических, из какого-то непонятного материала – все разбросано и тут, и там, кучами лежит, преграждая путь. Почему-то Андрею сразу вспомнились военные фотографии с мест, подвергшихся бомбардировке – там тоже все усеяно обломками, перемолото и превращено в кашу. Где-то глубоко внутри растет страх. Они знают, что здесь очень опасно, и тело начинает дрожать от ужаса – дорога каждая секунда, малейшее промедление может стоить жизни. Сверху – пасмурное стальное небо, громадная тень от титанической трубы, возвышающейся над их головами, словно занесенный гигантский меч. Чуть дальше – черный провал четвертого энергоблока, взлетевшего на воздух несколько месяцев назад и источающий тысячи смертоносных радионуклидов. Сжимая лопаты, они мчатся к рабочему месту, небольшому участку, где им предстоит провести самую ужасную минуту в своей жизни. Обливаясь потом, чувствуя, как дрожат от напряжения руки, Андрей поддевает лопатой несколько кусочков графита и торопливо несет их к краю крыши, чтобы сбросить вниз. Сердце гулко стучит где-то в горле, ноги начинают слабеть под тяжестью свинцовой защиты. Еще одна лопата радиоактивного мусора, и перед тем, как скинуть обломки через металлические поручни у среза кровли, он бросает взгляд вперед, на великолепную панораму города, виднеющегося совсем недалеко впереди. Чуть в стороне – огромный лесной массив, наполовину бурый, точно из листвы вытянули все соки. Он снова бежит назад, загребает еще радиоактивных камней и, тяжело перелезая через груды мусора, поскальзываясь и с трудом балансируя, очередной раз тащит их к краю крыши. Уже чувствуется странный привкус во рту, похожий на свинцовый, начинает ломить руки, глаза жжет, точно в них насыпали песка. Словно сквозь толстое одеяло слышится команда «Уходим!», и Андрей на ослабевших ногах волочется за товарищами к выходу, с каждым шагом ощущая, как тело покидают силы. Чуть позже он сидит вместе с ними в одном из коридоров станции, словно побитый, чувствуя, как шумит в голове и подкатывает к горлу тошнота. Он оглядывается вокруг – десятки его обессиленных сослуживцев скорчились, привалившись к стенам, свесив голову к сложенным на коленях рукам. Андрей чувствует, как ему становится все хуже, рвоту сдержать уже не получается, и он в ужасе просыпается, содрогаясь под взмокшей простыней. Утренние тени вползают в палату, снаружи за окном шумит город, гудят машины и мелькают силуэты прохожих, спешащих по своим делам. Все болит, а особенно – шрам у основания горла. Надрез, под которым покоится его изувеченная щитовидна железа.

Брэдли Питтер проснулся от странного скребущего звука со стороны веранды. Точно кто-то царапал по стеклу чем-то острым вроде гвоздя. После смерти жены он стал спать слишком чутко и постоянно пробуждался от любого малейшего шороха – будь то поскрипывание покачивающейся от сквозняка двери или шуршание листвы, в которую ворвался холодный порыв ночного ветра.

Звук был неприятный и какой-то чересчур въедливый. Создавалось впечатление, будто некто целенаправленно скребет в стекло, чтобы обратить на себя внимание. Брэдли приподнялся с постели и бросил взгляд в темную прихожую, похожую на глубокий мрачный тоннель. Звик, звик, звик. Это было действительно что-то по-настоящему острое – саморез или лезвие ножа. Питтер отбросил одеяло и сел. На несколько секунд воцарилась мертвенная тишина, а затем по ушам вновь проскреб этот отвратительный писк заостренного металла, ездящего по стеклу.

Стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить дочь, Брэдли двинулся через коридор к веранде. Половицы предательски покряхтывали под его ледяными ступнями, словно бы тяжко вздыхая от каждого шага. Питтер слышал дробящийся звук собственного дыхания и понял, что испуган. «А ну-ка прекрати,» – сказал он сам себе. – «Ты взрослый мужчина, который воспитывает восьмилетнюю дочь. Самое страшное уже пришлось пережить – смерть любимой женщины. Тебе не стыдно просыпаться по ночам от малейшего шороха и бегать проверять, что же там скребется в окошко?» Но вместо того, чтобы взять себя в руки, он испугался еще больше. Потому что в дверном проеме веранды стояла его девочка, Лилиан. В своей просторной кружевной ночнушке она была похожа на маленькое бледное привидение.

– Лили… – Питтер почувствовал, как в горле встал ком, отчего голос стал походить на сиплое блеяние. – Почему ты не в постели?

Она обернулась и посмотрела на него большими блестящими глазами. Они были похожи на пылающие огоньки свечей – ребенок был насмерть перепуган.

– Там что-то есть, – тихо проговорила она, точно боясь, что ее услышат. – Папа, мы не одни.

– Ты что-то видела? – встревоженно спросил Брэдли, прокручивая в голове самые отвратительные варианты – от обнаглевших бродяг до грабителей. – На кого они похожи? Воры? Бандиты?

Лили покачала головой.

– Не подходи к окну. Мне страшно, – попросила она, хватаясь маленькими ручонками за штанину его пижамы.

– Сейчас мы их прогоним, – успокоил ее Брэдли и бросил взгляд на большую застекленную лоджию веранды. Снаружи было слишком темно, и разглядеть, что же происходит под окнами, совершенно не получалось. Сквозь полумрак заднего двора угадывалась только громада лесной чащи, тянувшейся через весь горизонт и неясные силуэты садовых гномов, черными столбиками рассыпанные по траве.

– Они снаружи, – Лили вцепилась в его руку так крепко, что Брэд почувствовал на коже ее маленькие острые ноготки.

– Кого ты видела, милая? – Питтер наклонился к ней и еще раз заглянул в ее глаза. Лили безмолвно смотрела на него, а ее грудь встревоженно вздымалась, жадно вбирая воздух. Девочка сжала его ладонь еще сильнее и шепотом проговорила:

– Монстры.

– Лили, – Брэдли ласково погладил ее по голове. – Там не может быть никаких монстров. Ты же уже взрослая девочка, правда? Помнишь, мы говорили с тобой, о том, что никаких монстров не существует, и…

– Существуют, – перебила она и встревоженно посмотрела на слегка поблескивающие в лунном свете стекла веранды. – Папа, пойдем в дом. Не подходи к окну. Пожалуйста…

– Ну что за глупости, – Брэдли выпрямился и шагнул к двери, ведущей к дорожке в сад. – Сейчас я выйду наружу, и ты убедишься, что тебе все только кажется.

– НЕТ! – она пронзительно взвизгнула и повисла на его руке. – Папа, не ходи, пожалуйста, не ходи! Они там! Я видела, видела!

– Лилиан! – в голосе Питтера проскользнули строгие нотки. – Тебе скоро девять лет, а ты все еще боишься ночных монстров, прячущихся в саду. Если бы мама видела, то…