– Ну, Андрей Палыч, как вы сегодня?

– Хорошо. Тело, правда, ноет немного. Но уже получше, чем на той неделе.

Наденька скромно улыбается и начинает возиться с длинной капельницей. Андрей разглядывает ее – веселые конопушки, большие серые глаза, каштановые волосы до плеч, иногда собранные сзади в небольшой пучок. У Нади внимательные осторожные руки – она делает все быстро, но мягко, чтобы не причинить боль. Например, ставит иглу в вену на раз-два, не оставляя уродливых синяков на весь локоть. То же самое с уколами – быстро, но осторожно, совсем не больно. Андрей ловил себя на мысли, что почти влюбился в эту девчушку, настолько она была простой и свойской, доброй и очень ласковой. Разница в возрасте у них была не меньше десяти лет, но это почему-то его не особенно смущало. Кольца на безымянном пальце у нее не было, и это всегда вселяло ему некую надежду. Однако потом, оставаясь один на один с собой, в серой палате с вечерними сумерками, он стыдил себя за свою мальчишескую глупость и дурацкие мечты. Куда ему, уже больному, облученному, возрастному лезть к молодой девушке, которая только начинает жить?

Наденька вытягивает шнур от капельницы и с виноватой улыбкой говорит:

– Давайте ручку.

Андрей вытягивает свою исколотую худую «ручку» и с благоговением ощущает нежные пальцы медсестры на своей сухой коже.

– Ох, досталось Вам, – привычно вздыхает Наденька, заканчивая с иглой. – Вы ведь там всего пару минут пробыли?

Андрей очень не любит рассказывать об этом. Но для нее всегда делает исключение – ей действительно интересно и важно об этом знать. Наверное, если бы Надя оказалась там, то работала бы до последнего вздоха. Без сомнения, отдала бы все свое здоровье. Андрей искренне радовался, что ей не довелось туда попасть. Такие, как Наденька, должны жить долго и счастливо.

– Да, скидывал лопатой обломки с крыши.

– И как? Страшно? – глаза Нади становились большими и испуганными, как у маленькой девочки.

– Да нет, не особо. Там ведь ничего не чувствуется, – Андрей улыбнулся и вспомнил заваленную мусором крышу атомной станции и громадную красно-белую трубу, уходящую в небо как гигантский жезл. – Ни радиации, ни страха. Нужно быстро делать свое дело и уходить. Чем быстрее продвигается работа, тем меньше народу пострадает.

– Андрей Палыч… А сам Чернобыль… Точнее станция… Какая она? Большая?

– Огромная. Там вокруг целый комплекс – всякие здания, лаборатории и так далее. Но вообще, я толком не успел ничего рассмотреть. Только на въезде, да с крыши немного. А рядом – город атомщиков, Припять. Очень красивый, белоснежный. Там я тоже не побывал, нельзя. У каждого свой фронт работы – кто-то мусор с крыши скидывал, кто-то занимался стройкой саркофага, кто-то возился с техникой. Особой лирики нет, посмотреть что-то толком не успеваешь.

Надя качала головой и поглядывала на деления капельницы.

– А я слышала в этом городе теперь никто не живет… Там что, правда всех эвакуировали?

– Правда, – с горечью кивал головой Андрей. – Так до сих пор никто и не живет. И никогда больше, наверное, не сможет жить. Все облучилось, везде радиация. Там очень опасно находиться. Нам комбат говорил, что целые квартиры остались нетронутые. Как будто человек вышел куда-то и пропал – посуда стоит, мебель, вещи лежат… Страшно все это… – он мрачнел и вновь начинал погружаться в воспоминания.

Наденька пыталась что-то рассказывать, шутить, даже иногда читала вслух. Андрею очень нравился ее голос – уже не совсем девичий, немного хрипловатый. Так и они и болтали, пока ему в вену капало лекарство, затем она снимала иглу, гладила его по голове и улыбалась.

– Ну все, мне пора, Андрей Палыч. Бежать надо. Не скучайте тут! Я еще зайду попозже.

После этого Наденька уходила, торопливо цокая по кафельному полу. Она его называла даже как-то по-стариковски – Андрей Палыч, как будто он какой-то то дед. Хотя для нее он, наверное, и правда был почти стариком – она только разменяла свой третий десяток, а он уже почти на середине четвертого.

Андрей долго обессиленно лежал, смотрел в потолок, покрытый потрескавшейся штукатуркой, и в блестящее окно, за которым синело высокое небо. После полудня Наденька приносила обед – в столовую из стационара он не спускался, опять же из-за отсутствия сил, и она всегда носила ему покушать, нянчась, словно с ребенком. Пока он ел, она вновь начинала болтать, и Андрею становилось легче, словно он переносился в какую-то другую реальность.

– Эх, так хочется в Анапу… На солнышке полежать. В городе так серо, скучно. А там море, красота… Покупаться, на пляже позагорать… Вы когда-нибудь были на пляже?

– Был один раз. В Сочи. Наверное, году в семьдесят девятом.

– И как Вам?

– Красиво. Все зеленое… А море… Огромное. Как будто ему нет конца. Смотришь на горизонт – а там одна вода, на сотни километров.

– А я не была никогда. Но хочется. Ну ничего, когда-нибудь съезжу. У меня старшая сестра в Анапу ездила по распределению, вожатой в лагерь. Загорела там, как мулатка. Говорит, круглый год тепло, солнечно. Аж не верится…

После обеда появлялись силы подойти к окну. Он некоторое время наблюдает за городом, за пешеходами, торопливо снующими по улицам туда-сюда. Иногда он думал про Припять – как она там сейчас? Ведь он никогда такого не слышал – молодой, цветущий город эвакуируют, и улицы остаются пустыми, безжизненными. Вокруг все по-старому – магазины, автомобили, газоны, кустарники, дома, дворики – но все пусто. Пока еще свежа краска, трава не разрослась и не поглотила асфальтовые дорожки, в парке все так же треплются на ветру красные флаги, солнце привычно облизывает все еще яркую штукатурку на стенах домов… Андрей представил, как весь этот огромный город, на который он сейчас смотрит из окна, все эти дома и улицы тоже внезапно опустели как в Припяти. Каково это, бродить по такому громадному городу в одиночку?