– Хорошо бы кто-нибудь спас мою жену от Ноббса, – прокричал Мак-Интош. – Но суть в том, Голдвассер, что я вот все стараюсь запить. То есть забыть. Фрейдистская обмолвка, Голдвассер. Суть в том, Голдвассер, действительно ли вы умнее меня?

– Не уверен, Мак-Интош. Думаю, что умнее.

– Наверное, вы умнее. Вас это не тревожит порой?

– Тревожит.

– И меня. Но послушайте, Голдвассер, по-моему, вы так дьявольски умны, что сами видите, до чего ограничен ваш ум. А у меня наоборот: я так глуп, что даже не могу понять, до чего же я глуп.

– Знаю.

– Так что в конечном итоге я, возможно, умнее вас. Вы улавливаете ход моей мысли?

– Да, я и сам об этом давно подумывал.

– Ага. Подумывали и тут же подвергали сомнению?

– Конечно.

– Ваш ум сам себя разрушает, Голдвассер.

– Что за банальное замечание, Мак-Интош! Бог ты мой, какой вы чурбан, Мак-Интош, какой тупоумный, упрямый толстокожий кретин! Если бы вы только знали, как вы меня порой раздражаете!

Они пристально смотрели друг на друга, довольные собой.

– Отвратительное фиглярство, – сказала миссис Нунн, обращаясь к миссис Чиддингфолд. – Сейчас… Во весь голос оскорбляет Мак-Интоша… Двумя минутами раньше… Непристойная выходка… Бедняжка Куини Плашков…

Вечеринка затихала по мере того, как темы разговора одна за другой оказывались загнанными в угол или забитыми насмерть. Стоя рядом с Нунном, Плашков обнаружила, что вновь слышит собственный голос.

– Не пойму, удалось мобилизовать Хоу или нет, – сказала она.

– Что “или нет”? – переспросил Нунн.

– Мобилизовать Хоу.

– Мобилизовали? Очень здорово.

– Кто-то вбил ему в голову неслыханную идею – запланировать и осуществить в институте программу автоматизации порнографических романов и справочников по сексу.

– Чего?

– Порнографических романов и справочников по сексу.

Нунн оцепенел. Порнографические романы и справочники по сексу! Опять поднимают свои подлые головы! Для того ли он столь умело искоренил эту ересь в Мак-Интоше, чтобы увидеть, как она снова прет из Плашков? Ни дать ни взять подземный пожар: прорывается там, где меньше всего ожидаешь. Ну, пусть Плашков не воображает, что покровительство, которым она пользовалась у него раньше, спасет ее теперь от занесения в “Спортивные рекорды”.

– Очень здорово, – сказал он рассеянно. – Значит, это ваша идея, да?

– Не моя. Хоу.

Хоу. Конечно, мог бы и сам догадаться. Ненадежный человек Хоу, слабое звено цепи. Надо взять его на заметку. Собственно, можно считать, что он уже взят.

– Хотя, зная Хоу, – продолжала Плашков, – человек никогда не заподозрит, что он сам это придумал.

– Как вы сказали?

– Просто повторяет… Сам Хоу. Должно быть, это придумал кто-то другой.

– Кто-то другой? Кто же?

– Человеку не дано знать. Но, судя по его сегодняшнему поведению, я бы ничуть не удивилась, если бы это оказался Голдвассер.

– Как вы сказали?

– ГОЛДВАССЕР!

Голдвассер! Выходит, зачинщик всей этой порнографии Голдвассер. Конечно, Голдвассер. Не кто иной, как Голдвассер своевольничает в уборной для начальства. Не кто иной, как Голдвассер подбил Ребус на петицию. С одного взгляда видно, что Голдвассер – бунтовщик, законник-самоучка, всякой бочке затычка. Знает Нунн ихнего брата.

Он достал свой блокнот. Под третьим марта стояло “Голдвассер”. Под пятым декабря, семнадцатым августа и двадцать третьим января – “Голдвассер”. В разделе “для заметок” “Голдвассер”. В строке “номер государственного страхового полиса” – “Голдвассер”. В графах “футбольные бутсы”, “правовые термины”, “бильярдные рекорды” – “Голдвассер”, “Голдвассер”, “Голдвассер”. Все улики налицо. Поразительно, как это он не заметил их раньше.

Вечеринка близилась к концу. Наступила прощальная суматоха – люди подходили поблагодарить хозяев или поздороваться с теми, с кем не могли себя заставить поздороваться раньше. Из своего убежища в алтаре выбрался Голдвассер и тотчас же обнаружил, что неотвратимо столкнулся нос к носу с Чиддингфолдом.

– Привет, – сказал Чиддингфолд с ничуть не большим и не меньшим удивлением, с ничуть не большим и не меньшим энтузиазмом, чем прежде.

– Добрый вечер, директор, – сказал Голдвассер.

Мысли его трусливо разбежались. Не может он по три раза в вечер беседовать с Чиддингфолдом! Это превышает все пределы человеческой выносливости. Какую-то долю секунды он верил, что молча повернется и непринужденно покинет этот дом. Затем решил, что вот-вот упадет в глубокий обморок. Но сердцем чуял, что придется устоять на ногах и держать речь. Он заглянул в свой бокал, встряхнул несуществующую жидкость, прополоскал ею рот и шумно проглотил. Он отчаянно терзался вопросом: узнал его Чиддингфолд или же директорский мозг так далек от частностей, что даже не отличает одного человека от другого. Ясно было только одно: на сей раз надо изобрести для разговора неизбитую тему.