– Между прочим, Лоис.
– Маркэнд смотрел прямо перед собой.
– Я не особенно внимательно слушал. Как поделил все ваш папа?

– Как это на вас похоже! Ну вот, после уплаты всяких особых сумм, и взносов, и тому подобное он разделил остаток на десять равных частей. Пять идут маме. Страшно мило с его стороны, правда? Она теперь так богата, что может выйти замуж за какого-нибудь мальчишку, который убьет ее, чтоб завладеть ее деньгами. Остальные пять частей предназначены Мюриель, Барру, Чарли, милой Лоис и милому Дэвиду.

– Ловко! Таким образом, каждая из дочерей получает по две десятых?

– Если не разведется со своим мужем.

– Необычное для нашего времени завещание - без всяких оговорок оставить деньги жене и зятьям!

– Папа был настоящий человек. Только он так зарывался в свои дела, что подчас нелегко было отыскать в нем человека.

– И сколько же составляет все наследство?

– Вы и это прослушали? Старый Тиббетс очень подробно все объяснил. Он знал, что никто из нас не осмелится спросить! Всего около двух миллионов.

– Так... Значит...

– Значит, мой милый мальчик, не считая тридцати тысяч, завещанных Элен, Тони и Марте, вы получаете около двухсот тысяч долларов.

Маркэнд молчал.

– Недурно, - сказала Лоис.
– Совсем недурно для мальчика из провинции. Но серьезно, Дэвид, я еще больше люблю папу за это. Он понимал, что вы настоящий Дин.

"Лозье" с трудом пробирался между кэбами, такси, "Поуп Хартфорд", "Панхард".
– Двести тысяч в ОТП. Около двенадцати тысяч в год. Жалованье двенадцать тысяч в год. Городской дом ценой не менее тридцати тысяч. Я богат.
– Маркэнд оглянулся на оголенные деревья (они достигли верхней, "романтической" части Центрального парка), на скалы, поросшие редким кустарником, на прохожих, обливающихся потом в зимней одежде, на скамейки, каменистые дорожки. Он, Маркэнд, возвышался над всем этим; радостное возбуждение охватило весь город, окаймлявший раскинувшийся под ним парк. Хозяин! Он чувствовал, что его рука властна остановить толпу прохожих или рассеять ее. Хорошо быть богатым! Лоис у руля, в синем твидовом костюме, с мехом, распахнутым на груди, вела машину мимо виктории, в которой сидели две пожилые дамы. Под шляпами, украшенными цветами, в рамке черного каракуля саков Маркэнд увидел высохшие, пергаментные лица, бессильно сложенные руки; потом мимо него промелькнул огромный кучер, подобно евнуху охранявший их, и два крутобоких мерина.

– Да, я богат, - вслух сказал Маркэнд.
– Я принадлежу к тому же классу, что и эти мумии.

Лоис затормозила и поставила машину на стоянку.

– Пройдемся, - сказала она. Они взобрались на невысокий холм, миновали замусоренную рощицу, где среди голых стволов валялись номера воскресной газеты и уныло слонялись немногочисленные гуляющие. Достигнув вершины, они уселись на черном камне, выступы которого сквозь одежду врезались им в тело.

– Зачем это вам понадобилось все портить такими нелепыми разговорами?

– Мне везет в жизни, Лоис. С самого детства. Это противоестественно. Я не доверяю этому.

Она стянула свою тяжелую шоферскую перчатку и взяла его руку, но не пожала ее.

– Я не хочу, чтоб вы так говорили, потому что это нехорошо по отношению к папе. Он вовсе не собирался оставлять свои деньги скопищу высохших трупов. Во всяком случае, часть их он оставил настоящему человеку - вам...

– Бросьте глупости! Что во мне настоящего?

– ...И к тому же без ограничения. Мы все должны оставить свои деньги в деле. Только вы свободны. Как будто он предвидел...

– Что мне может прийти на ум бросить дело и стать стопроцентным лодырем?

– И стать независимым, Дэвид, вы сами себя не знаете.

– Лоис, дорогая моя, это просто забавно, до чего вы упорны в вашем хорошем отношении ко мне... вы и все другие.

– Я оказалась упорнее других.

– Правда?
– он рассмеялся.

– И получила меньше других.
– Она повернулась к нему лицом, и оно было серьезно.
– Это верно, Дэвид. Разве это ничего не значит - так долго, почти всю жизнь по-настоящему хорошо относиться к человеку? А впрочем, это действительно ничего не значит. Для каждого из нас то, что мы чувствуем, как будто менее важно, чем то, что мы собой представляем, - менее важно, чем кольцо на пальце.

– Верно, - сказал Маркэнд.
– Значит, вы тоже это чувствуете? В конце концов, вам ведь тоже везет. Могли же вы родиться на Ривингтон-стрит, и притом с бельмом на глазу. Но удача еще не делает человека счастливым, правда? Счастье именно в том, что чувствуешь, даже если это и не имеет значения. Такая удачливость, как у нас с вами, - это вроде зимнего пальто, которое недостаточно плотно прилегает к телу, чтобы предохранить от холода.

– Не такая уж я удачливая, Дэвид.

Он молчал, глядя вниз, где маленький еврей в пальто, таком широком и жестком, что оно казалось выточенным из дерева, катил колясочку с плачущим ребенком. Звук был совсем слабый, и смешно было видеть, как он беспокоил взрослого солидного человека, как тот прыгал вокруг колясочки в своем громоздком пальто, качал ее и размахивал руками.

– Вы это знаете так же хорошо, как и я. Чарли очень мил, и я думаю, что люблю его. Во всяком случае, мне нетрудно было сохранять верность ему, если это имеет какое-либо значение. Но он скучный человек, и потом он отлично может обходиться без меня, да и Чарли-младший - тоже: ведь его отняли от груди, когда ему не было и трех месяцев. С тех пор я ни разу ничего по-настоящему для него не сделала, потому что всегда находились или няня, или доктор, или учитель, которые все могли сделать гораздо лучше, чем я. Самое большее, что я могла делать, - это платить _им_. И все-таки я люблю его. Еще одно бесплодное чувство.