– Сегодня ночью мы с Унху к Эква-Сяхыл пойдём, – просто сказала она, но Эви вдруг вскинулась, обожгла пристальным взглядом. Но быстро заставила себя придать лицу невозмутимое выражение. И правильно, понимает всё, значит.

– Сегодня решили? Уже?

– Ну, а куда же ждать? – Таскув натянула парку на колени и обхватила их руками. – Завтра жертву для чужеземцев принести надо. А там к остякам поворачивать. Больше никак не успеть.

Сестра задумчиво покивали и обернулась на Елдана, который сейчас разговаривал с сыновьями, уговариваясь, видно, о дозоре на ночь.

– Он ведь не пропустит вас. С Унху в палатке ночевать собрался – не чихнуть теперь.

– А ты его отвлечёшь. Или кто там из них надзирать в это время будет, – всё так же спокойно, будто говорит о погоде, продолжила Таскув. Со стороны так и должно казаться. – А остальным я сон-травы в питьё добавлю, чтобы до утра беспробудно спали.

Эви дёрнула бровями возмущённо – не хочет ввязываться – но тут же кивнула едва заметно. Больше они не стали об этом говорить: и так услышать могут ненужные уши. А с Унху они по дороге урывками да перемолвками условиться обо всём успели. Сейчас охотник делал вид, что спать собирается, как и все, но то и дело кожу будто бы колол его нетерпеливый взгляд.

Таскув улеглась в одной из расставленных палаток вместе с Евьей и Эви. И замерла почти сразу, словно усталость скоро её сморила. Она лежала, тихо и спокойно дыша, и слушала, как ворочается подруга, точно ей острый камень под лежанку попал.

Нынче ночь выдалась тёплой, хоть и сырой. Унялся ветер, что гулял в седловине – и стало так тихо, что слышался треск пламени костра, у которого сейчас сидел дозорный. Таскув пыталась убедить Отомаша, что здесь бояться некого и стража не нужна, но воин ей не поверил.

Совсем измаявшись, Эви тихо встала и вышла наружу, мимоходом тронув Таскув за руку. Та и сама знала, что уже пора идти. Она подождала, пока сестрица усядется у огня и заведёт пустой и отвлекающий внимание разговор с сыном Елдана, чья стража сейчас как раз шла. Парень радостно отозвался на приглашение посудачить – скучно в одиночестве ночь коротать.

Таскув тихо выскользнула из палатки, пробралась за спинами дозорного и Эви да и скрылась в темноте леса. Не успела она и нескольких саженей пройти, как за руку её поймал Унху, напугав до полусмерти. Он приложил палец к губам, косясь в сторону лагеря.

– Веди, – шепнул и поправил на плече мешок из оленьей шкуры.

Таскув вздохнула, укоризненно покачав головой, и пошла по тропке, которой не видно было в темноте обычному человеку. Но знала, что не заблудится, хоть глаза закрой. Нужно подобраться ближе к Эква-Сяхыл: там много десятков зим стоит святилище Калтащ – богини земли и плодородия. Мудрая матерь Мир-Сусне-Хума поможет и поймёт. Она благословит два сердца, что хотят биться вместе вопреки воле других! Иначе и быть не может.

Чем дальше в чащу, тем темнее становилось вокруг, казалось теперь, что даже свет луны и звёзд не проникает сквозь плотный полог пихтовых ветвей. Воздух звенел от острого запаха хвои, который наполнял нутро несказанно свежестью. Невольно Таскув и Унху молчали. Грудь всё сильнее давило волнение. Оно прокатывалось волнами, разбегалось по телу покалыванием. Голову то и дело вело от собственного безрассудства и смелости. Никто раньше ни разу не решился пойти против воли старейшин, против воли рода.

Менквы[1] из лиственниц у святилища Калтащ встретили обычным молчанием. Богиня, окружённая дарами, что копились здесь испокон веку, появилась на залитой бледным светом поляне. Чёрное пятно кострища темнело в серёдке: его давно никто не касался. Не разводил священного огня, не кормил его, чтобы он открыл ход в мир духов. Вогулы уже несколько зим жили спокойно.

Таскув обошла поляну кругом, прислушиваясь, вдыхая здешний дух: она не собиралась камлать – нынче это не нужно – но хотела проникнуться этим местом, услышать его голос. Чтобы найти слова для обращения к Матери. Тем временем Унху нарубил веток для костра, уложил их по-особому, чтобы скоро запалить пламя, и встал в стороне, ожидая.

Таскув остановилась напротив Калтащ и склонила голову, приветствуя. Показалось, пронёсся над землёй не порыв ветра, а вздох, точно кто-то пробудился от долгого сна. Облака бежали по небу, то пряча луну, то вновь открывая. Неверное сияние скользило по умиротворённому лику богини, отчего мерещился блеск в её глазах. Совсем как живой.

Таскув развела огонь, бросила в него подношение и скинула парку, оставшись в одном шерстяном платье: так стало жарко. Она подозвала Унху. Охотник подошёл будто бы чуть робея: а ведь бежать рвался вперёд неё! А теперь волнение, знать, взяло и его храброе сердце. Он достал из заплечного мешка войлок, расстелил на земле у огня и тоже стянул через голову малицу. Таскув протянула к нему руки, нетерпеливо обняла и поцеловала: так долго и пылко, как никогда раньше. Соскучилась за эти дни до невозможности! Пусть и рядом он был сегодня с самого утра. Унху шумно задышал, сжал её в крепких объятиях, с нажимом прошелся ладонями по спине. От случайного касания звякнули оловянные фигурки на цепочке, что стягивала косы.

– Потерпи, – сбивчиво шепнула Таскув, отстраняясь.

Пробормотав что-то, охотник снова накрыл её губы своими, чуть покусывая их. Но всё же отпустил: негоже так, без благословения Калтащ. Без должного обращения и даров.

Таскув прижала ладони к его разгорячённым щекам и посмотрела в глаза. Обвела кончиками пальцев скулы и подбородок. А затем стянула шнурки с его волос, распуская их по плечам. Он весь её. Весь до последнего вздоха. На тряпичных ногах она вернулась к богине, уложила к подножию давно уж приготовленные куньи шкурки, ладные, блестящие, одна к одной. Их раздобыл Унху как раз для такого случая. Рядом поставила мешочек с кедровыми орехами, которые собирала сама. Достала из тучана маленький кинжал и слегка разрезала ладонь, провела ею по изваянию, оставляя багровый след. Сегодня она прольет и другую кровь во славу Калтащ и для её милости. Но позже.