– Какой подлец, а… – приговаривала бабушка, принимаясь выскребать букву «з», но почему-то в слове «паровоз». – Из-под палки учишься.

– Ты не там выскребаешь, – сказал я.

– Я тебя сейчас выскребу! – крикнула бабушка и помахала бритвой у меня под носом. – Забил мозг, конечно, не там выскребаю!

Она выскребла там, где надо, я исправил ошибку, и бабушка стала проверять дальше:

– «На дравнях выбирает путь!» Вот ведь кретин! Второй год на бритвах учишься. Чтоб тебе все эти бритвы в горло всадили! На, пиши, исправила. Еще раз ошибешься, я из тебя дравни сделаю. – И бабушка снова сунула мне под нос тетрадь.

Я стал писать дальше. Бабушка легла на кровать и взяла «Науку и жизнь». Изредка она поглядывала на меня, стараясь понять, не пора ли ей снова брать бритву и делать из меня «дравни».

Я писал, с тоской глядя на столбец предложений, и вспоминал, как пару дней назад написал, что «хороша дорога примая». Бабушка выскребла ошибочную «и», я вписал в пустое место букву «е», но оказалось, что «премая дорога» тоже не годится. Желая, чтоб дорога мне была одна – в могилу, бабушка принялась скрести на том же месте, проскребла лист насквозь и заставила меня переписывать всю тетрадь заново. Хорошо еще, я недавно ее начал.

Тут я поймал себя на том, что в предложении про солнце вывожу один и тот же слог второй раз. Получилось, что солнце восходит, освещая все «румяняняной» зарей. Увидев содеянное, я съежился за партой, затравленно глянул на бабушку и встретился с ее пристальным взглядом. Поняв, что она заподозрила неладное, я решил спасаться бегством, встал и со словами: «Ну нет, я так больше не могу заниматься» – пошел из комнаты.

– Что, ошибку сделал? – спросила бабушка, грозно откладывая в сторону «Науку и жизнь».

– Да, посмотри там… – ответил я, не оборачиваясь. Чтобы не быть зажатым в угол, мне нужно было скорее добраться до дедушкиной комнаты, где в центре стоял большой стол. Бегая вокруг него, я мог держать бабушку на расстоянии.

– «Румяняняной»! Скотина! – послышалось у меня за спиной, но я уже достиг стола и приготовился.

Когда бабушка появилась на пороге дедушкиной комнаты, я был как спринтер на старте.

– Сволочь! – раздалось вместо стартового выстрела.

Бабушка рванулась ко мне. Я от нее. Карусель вокруг стола началась. Мимо меня неслись буфет, сервант, диван, телевизор, дверь, и снова буфет, и снова сервант, а сзади слышались зловещее дыхание бабушки и угрозы в мой адрес.

– Иди сюда, сволочь! – грозила она. – Иди, хуже будет. Иди, или я тебя бритвой на куски порежу… Иди сюда, не будь трусом. Стой, я тебе ничего не сделаю. Стой. Иди сюда, я тебе дам шоколадку. Знаешь какую? Вот такую…

Какую именно, я не видел, потому что бежал не оборачиваясь.

– Иди сюда, я тебе куплю вагончиков к железной дороге, а не пойдешь, куплю и разломаю на твоей голове. Иди сюда.

Внезапно бабушка остановилась. Я остановился напротив. Нас разделял стол.

– Иди сюда по-хорошему.

Я замотал головой.

– Иди сюда, я посмотрю, не вспотел ли ты.

– Не пойду.

Бабушка сделала ко мне шаг вдоль стола. Я сделал шаг от нее.

Вдруг лицо бабушки стало хитрым. Она навалилась на стол, и я, не успев ничего предпринять, оказался прижатым к балконной двери. Спасения не было. Я заверещал, как пойманный в капкан песец. Бабушка схватила меня и торжествующе поволокла в комнату.

– Румяняняной зарей… – приговаривала она. – Чтоб ты уже никакой зари не увидел!

Бабушка села за парту, взяла бритву и протянула:

– Га-ад. Так издеваться! Так кровь из человека пить! Матери твоей сколько талдычила: «Учись, будь независимой», – сколько тебе талдычу, все впустую… Такой же будешь, как она. Таким же дерьмом зависимым. Ты будешь учиться, ненавистный подлец, ты будешь учиться, будешь учиться?! – закричала вдруг бабушка во весь голос и, отбросив в сторону бритву, схватила лежавшие рядом с партой ножницы. – Ты будешь заниматься?! – кричала бабушка, втыкая на каждое слово ножницы в парту. – Заниматься будешь?! Учиться будешь?!

Ножницы оставляли на парте глубокие рваные выемки.

– Будешь заниматься?! Будешь учиться?! А-а!.. А-ах… а-агх-аха-ха!..

А-а! – зарыдала вдруг бабушка и, выронив ножницы, схватилась руками за лицо. – А-ах… а-аа! – кричала она и, продолжая кричать, начала корябать лицо руками.

Показалась кровь. Я словно прирос к полу и не знал, что делать. Меня охватил ужас. Я думал, что бабушка сошла с ума.

– Ах-ах-а-аа! – корябала лицо бабушка. – А-ах! – вскрикнула она как-то особенно пронзительно, ударилась головой об парту и начала сползать со стула.