– А дальше: «Ты вообще думаешь о будущем?» – подхватывает Серёжа, картинно сжимая руками виски. – «Собираешься кассиром в „Пятерочку“ пойти? Понравится тебе такая жизнь – целыми днями пропикивать продукты, „пик-пик-пик“ и как попка-дурак: „Вам пакет нужен?“»

– Да! «Попка-дурак», точно. У родителей один словарик на всех? В роддоме выдают?

Димка не унимается, пытаясь добить скетч до кульминации, вскакивает со стула:

– В этом месте мама обычно распаляется, вскакивает с дивана и начинает нервно ходить по комнате или складывая плед, или выгребая откуда-то фантики. Мне вообще кажется, что она их с собой приносит, чтобы сперва подбросить, а потом глубоко вздыхать и убирать со своим «нет, ты посмотри, у тебя тут хлев, а не комната! Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю…»

– Ага, а заканчивается все диким шепотом из кухни: «Нет, я больше не могу. Да что же это за переходный возраст такой тяжелый, когда же он закончится, ничего человек не хочет, ничем не интересуется!»

– А дальше самая лучшая часть, мама полностью сосредотачивается на отце и оставляет меня в покое: «А тебе как будто все равно, что у тебя сын такой. Тебе плевать? Вот скажи, тебя его будущее совсем не беспокоит? Другие мужья…»

Все смеются. Серёжа пожимает плечами и продолжает:

– Мне вообще интересно, о чем бы мама разговаривала со мной, если бы не было школы. Ей бы пришлось узнавать, чем я интересуюсь. Пришлось бы слушать мою «эту ужасную музыку с тупыми словами», рассуждать «а зачем этот мальчик наколол себе тату на лицо, он не понимает, что это на всю жизнь?», смотреть фильмы, которые мне нравятся… А со школой все просто: «Мария Александровна не занесла оценки в журнал», «я сейчас напишу в классный чат, там, кстати, Полине Витальевне решили букет подарить, вот вариантов накидали, посмотри, тебе какой больше нравится? Ну что ты „угу да угу“, тебе все равно? Это же твоя учительница, знаешь вообще, как женщинам приятно цветы получать? Не знаешь? И отец твой вот тоже не знает».

– Смешно! – одобрительно кивает Димка. – Вот еще! Не знаю, как у вас, а у меня две бабушки – одна плохая, а другая мамина мама.

Лиза сгибается пополам от хохота. Внутри Димки разливается тепло, но он не показывает виду, подает с серьезным лицом:

– Я тут недавно у плохой решил спросить, каким папа был в детстве.

– Ну?

– «Да такой же оболтус, как ты, был». – Димка смешно пародирует свою бабушку из Гомеля: – «Пришел один раз ко мне, учебник шверанул, говорит, зачем мне эти косинусы твои, вот они кому-то хоть раз понадобились в жизни?». «А ты что на это, ба?» – Тут Димка изобразил дурашливого и наивного себя. Лиза снова в покатуху, и его не остановить: – «Ну я ему по лбу дала. Я работала с утра до ночи, мне некогда было его закидоны выслушивать. А потом вечером к нему пришла в комнату и говорю: „А вот сын к тебе придет, такой же балбес, однажды и спросит, пап, зачем мне косинусы нужны“. Вот для этого и нужны».

– А ты пришел? – Лиза делает глаза-плошки и смотрит на Димку.

– Сразу! Но отец промычал что-то вроде: «Вот если ты, Димка, станешь строителем или инженером, то…» На что я резонно заметил, что строителем точно не буду…

– «Вот-вот, это потому, что у тебя руки из задницы растут, и я знаю в кого…» – Это уже Дашка лицедействует. – Это я бабушку твою изображаю, ту что хорошая.

– Я понял.

Серёжа смеется со всеми и на секунду задумывается.

– А мой папаша на все такие вопросы говорит, что учеба нужна, чтобы научиться учиться, чтобы знать, что только труд всему основа – честный труд людской. Чтобы отдыхать целыми днями, как я, и валяться кверху брюхом, было неповадно и стыдно. Вот так он говорит и сразу снова надевает шумопоглощающие наушники и продолжает играть в танчики.

– Ух ты! Так прямо и будем со сцены мочить? Нам их совсем не жалко? – спросила Лиза.

– Мне один раз стало по-настоящему жалко маму, – ответила Даша. – Когда я поняла, что не оправдала ее ожиданий. Она столько сделала для того, чтобы я выросла идеальной: возила на теннис, в музыкалку, я рисовала маслом и пастелью, пела в хоре и соло, по-английски и по-испански, но… я получилась вот такая. Ужасно, наверное, когда дети получаются так себе, особенно у таких мам, как моя. У нее всегда все самое лучшее.

– Да ты крутая, о чем ты говоришь?

– Ай, не надо. – Даша машет рукой на Лизу, и та замолкает.

Реально вся школа слышала, как мамаша отчитывала Дашку по дороге к машине. Ругала за то, что дочь надела короткую юбку, но не потому, что ноги голые, а тут школа, а потому, что ноги короткие, как у хоббита, а туловище несоразмерно длинное.

Широкие брючки скрывают непропорциональность ее жуткой фигуры, и если Даша не научится драпировать свое уродство под грамотно подобранной одеждой, то тогда мама вообще не знает, как ей с дочерью дальше жить.

Димка тоже все это слышал, кстати, тогда он первый раз обратил внимание на то, что у Даши что-то не так с фигурой. Раньше не замечал, считал: классная она девчонка, только очень грустная внутри.

Позже той же ночью в закрытом аккаунте Дашки появилась фотка изрезанной лезвием руки. Девчонки часто драматизировали на тему суицида. Но фотки тут же слили в родительский чат, родители устроили скандал, потом пытались запретить тик-ток и Моргенштерна. Почему-то во всех подростковых бедах всегда был виноват он.

Это смешно, но нет, не хочет он шутить в эту сторону, слишком болючая тема.

В детстве Димка получался на фотках таким милым щекастым карапузом. Мама всегда публиковала снимки в своем фейсбуке – обожала его фотографировать, все, что он делал, было смешно. А сейчас он жирный. У него над ремнем джинсов как будто тесто, вылезшее из кастрюли. Мама купила ему кардиганчик подлиннее, в магазине сказала продавцу: «Чтобы попкины уши прикрыть». Димка до пенсии будет помнить этот премерзостный лингвистический эквилибр. И мамино смущенное лицо, как будто извиняющееся перед продавцом за своего жиробаса-сына.