Потом был обед, на котором помимо прочего всем дали полулитровую бутылку с живцом. Ее нужно было тянуть, до следующего обеда, если ты не получал серьезных ран. Если же гладиатор получал такие раны, то порция живуна увеличивалась и при необходимости его помещали в лазарет, а иногда даже знахаря ему вызывали, чтобы подлечить. Как выяснилось, если гладиатор нравился толпе, то его сохраняли до года, а то и до полутора и все это время не берегли, но лечили как надо. Могли чуть ли не по кускам собрать, если считали, что это в итоге оправдается финансово.

После года, а в редких случаях полутора лет, гладиатора убирали как бы он и кому не нравился. Прожившие такой срок, считались уже довольно матерыми жителями Улья.Таких было уже крайне опасно содержать в стабе, а вывозить из стаба на профилактику трясучки было еще опаснее. Вдобавок опасность, исходящая от них увеличивалась уже не по чуть-чуть, а с каждым днем все сильнее. Происходили кардинальные изменения психики связанные с заточением и постоянными боями на арене. Иногда эти изменения превращали людей в агрессивных безумцев способных броситься с голыми руками и даром Улья не только на охрану, но даже на матерого заражённого вроде кусача или рубера. Мог проклюнуться новый дар, и чтобы это не стало неожиданностью, требовалось постоянное наблюдение знахаря, а тот, будучи один на несколько мурских стабов, дешево никогда и ни с кого не брал. В общем, от греха подальше таких гладиаторов продавали напрямую внешникам, выручая за органы довольно приличные суммы.

17 глава (день пятый):

После обеда, как и сказал Бурый, был отдых до ужина. Василий заправил свою койку и улегся на кровати глядя в потолок. Какое-то время он действительно отдыхал и, стараясь ни о чем не думать, глазел в потолок, но вскоре ему это надоело, и он вспомнил, что должен был попробовать активировать свой дар. Если получится разобраться с этим, то это может оказаться серьезным подспорьем на вечерних боях. В общем, Вася стал пробовать включить свои железные руки.

Ферруму самым разумным показался способ с несуществующим рубильником и такой же несуществующей рукой. Он поднял руку, чтобы видеть ее, представил, что есть такой рубильник, который активирует его дар и у него все вышло. Он даже не ожидал, что у него вот так вот с первого раза все сразу получится. Несколько растерянный он поднял и вторую руку, что поблескивала начищенным металлом от кончиков пальцев до локтя, ровно, так же как и первая. Старшина повернул руки ладонями к себе, потом обратно тыльной стороной.

– Что, дар активировал? – донесся голос сокамерника Сявы, выглядывавшего с первого яруса кровати.

Старшина дернул рубильник своего дара обратно и исподлобья глянул на стукача, отчего тот предпочел скрыться с глаз. Павлов посмотрел на свои руки, ставшие обычными, сделал пару глотков живуна и снова активировал дар. Во второй раз вышло так же легко как в первый. Он сжал ладони в кулаки и разжал несколько раз. Повинуясь какому-то душевному порыву, мужчина со всей силы ударил по железной стенке, у которой стояла кровать. Получилось, точно кто-то кувалдой саданул. Сначала удар, словно железной чушкой, а потом короткий гул.

– Это ты?! Что ты творишь?! – вскочил с кровати Сявка.

Милиционер оставил слова стукача без внимания. Он отключил дар, попил еще немного живца и, отвернувшись к стене лицом, уставился на маленькую, но четко просматривавшуюся вмятину, которой раньше точно не было. Это наглядно показало, насколько руки Василия становятся прочными, но не показало пределов их прочности. Можно было продолжить эксперименты и выяснить больше о собственных возможностях, но это было чревато. Вася прекрасно знал, хоть и не на собственном опыте, что после истощения дара следует откат и общая слабость, и понимал, что если использует его сейчас на полную катушку, то к вечеру рискует не успетьвосстановиться и выйти на арену не просто без дара, но и в плохой форме.

Долго, ничего не делая, лежать было тяжело. Разум требовал действия, а делать было нечего. Василий решил подремать, но сон ни в какую не шёл. Так и пролежал с дурными мыслями до самого ужина и уже по дороге на него накинулся с вопросами о мироустройстве Улья на крестного. Хотелось задать иные вопросы, но для них было рано и слишком много ушей было поблизости. Над этими же вопросами охрана посмеивалась, а другие гладиаторы, слыша их, грустно качали головой. Всё считали, что не пригодятся эти знания свежаку. Слишком малы шансы были выйти.

Нельзя сказать, что не было побегов из Арены. Они были, но, как рассказывали, последний из них произошёл давно, года два назад. Тогда и Арена то была не достроена и Нерон с Калигулой давно учли прежние промахи и исправили те недостатки охраны. С тех пор побегов не было, а были только неудачные попытки, во время которых бегунка либо убивали, либо ловили и отправляли на песок, на последнюю схватку. Для таких целей в специальной отдельной камере держали топтуна или кусача, в зависимости от того, кого получалось изловить. Сейчас там вроде был кусач. Небольшой и ослабевший от длительного заключения в неволе на стабе, но любому иммунному хватало такого с головой.