Немецкие власти, видимо, не удосужились подготовить подробное дело. И прежде, когда мать Марию однажды допрашивали здесь вместе с о. Димитрием (сопровождавшим ее по собственному желанию), немцы не располагали определенными уликами или обвинениями. Обыск лурмельской канцелярии (8 февраля) мало им помог. При обыске они нашли много экземпляров Нового Завета, но никто не обратил внимания на доказательства "подозрительной" англо-американской финансовой помощи, и С.В. Медведевой удалось скрыть и потом уничтожить их. Большая статья 1941 года ("Размышления о судьбах Европы и Азии"), в которой мать Мария открыто и беспощадно подвергла критике нацизм, также не попала в руки гестапо. С.В. Медведева запомнила самые примитивные обвинения, предъявленные во время допроса 9 февраля:

– Вы коммунисты.

– Но ведь у нас церковь.

– Это только ширма.

– Теперь ваша власть, вы можете думать и поступать, как вам угодно.

– А вы думаете, что не всегда будет наша власть?

– Это как Бог изволит.

После дальнейших вопросов ее освободили со строгим предупреждением относительно поведения в будущем. Это предупреждение повторялось несколько раз, когда при своих неоднократных посещениях гестапо обнаруживало, что она вновь продолжает прежнюю работу по хозяйству на Лурмеле. Однако против нее не было предпринято никаких действий. Ей помогло то, что она зарегистрировалась, как требовалось, в управлении Жеребкова. Уважение оккупационных властей к правильной, хотя бы и бессмысленной бюрократической процедуре, иногда приносило неожиданную пользу. Всё же С.В. Медведевой пришлось покинуть столицу и скрываться у матери Евдокии.

О. Димитрия допрашивали в продолжение целых четырех часов. Он не стал оправдываться. Позже, на Лурмеле, Гофман рассказывал, как о. Димитрию предлагали свободу при условии, что он впредь не будет помогать евреям. Он показал свой наперсный крест с изображением Распятия: "А этого Еврея вы знаете?". Ему ответили ударом по лицу. "Ваш поп сам себя погубил, - заметил Гофман.
– Он твердит, что если его освободят, он будет поступать так же, как и прежде". На фоне такой непоколебимости слова Юноши в одной из мистерий матери Марии (написанной во второй половине 1942 года) приобретают особое значение:

Благослови, Владыко, подвиг наш.

Пусть твой народ, пусть первенец твой милый

Поймет, что крест ему и рай и страж,

И что стоим мы у одной могилы.

Благослови, благослови, Исус.

Вот у креста Твои во плоти братья.

Вот серный дождь, и мор, и глад, и трус.

Час заново священного распятья.

"Солдаты". Архив

Когда мать Мария прибыла в Париж, она сначала обратилась к друзьям, чтобы узнать все подробности того, что произошло на Лурмеле. На следующий день (10 февраля) она вернулась туда. Приехал Гофман и начал ее допрашивать. Но Юру не освободили. Не освободили его и тогда, когда Ф.Т. Пьянов явился в гестапо несколько дней спустя: Пьянова сразу же арестовали.

Офицер гестапо, сопровождавший Гофмана, зашел на кухню, где находился Анатолий Висковский, но, по-видимому, обратил на него мало внимания. О нем, однако, не забыли. Через несколько дней (невзирая на протесты С.Б. Пиленко) Гофман велел и его арестовать. Заодно арестовали одного из участников "Православного Дела", Юрия Павловича Казачкина, пришедшего в тот день проведать семью Клепининых. Тамаре Федоровне Клепининой, жене о. Димитрия, ввиду угроз гестапо, пришлось с детьми (шести месяцев и четырех лет) скрыться из Парижа.

По поведению Гофмана было заметно, что он отлично осведомлен о жителях и посетителях лурмельского дома. Незадолго до февральских событий на Лурмеле появилась некая несколько подозрительная особа - женщина, недавно выпущенная немцами из заключения, с которой (как выяснилось потом) Гофман поддерживал дружеские отношения. София Борисовна предупредила мать Марию, чтобы она остерегалась: "Берегись, это шпионка". Дочь ответила характерным для нее образом: "Нехорошо, мать, подозревать кого-либо". Но что такие подозрения были уместны, подтвердил сам Гофман. После ареста матери Марии он сказал Софии Борисовне: "У вас за столом сидел наш агент".

Однако нельзя утверждать, что разгром "Православного Дела" зависел только от агентов и прямых доносов (а доносов в гестапо поступало немало). О доме №77 на улице Лурмель ходило много слухов и создавалась определенная репутация, что не могло не вызвать арестов и без содействия каких бы то ни было агентов. Распространению же слухов способствовала не только доверчивость матери Марии: ему содействовало и злобное отношение к ней части эмиграции.

Гофман долго допрашивал мать Марию, потом обыскал ее и велел ей собираться. Софии Борисовне он крикнул: "Вы дурно воспитали вашу дочь, она только жидам помогает!". Позже, на допросе Пьянова, тот ответил на обвинение в том, что он оказывал помощь евреям: "Помощь оказывалась всем нуждающимся как евреям, так и не евреям - такая помощь есть долг каждого христианина". София Борисовна ответила в том же духе: "Моя дочь настоящая христианка, и для нее нет ни эллина, ни иудея, а есть несчастный человек. Если бы и вам грозила беда, то и вам помогла бы". Мать Мария улыбнулась и сказала: "Пожалуй, помогла бы". Думая, что над ним издеваются, Гофман размахнулся и чуть не ударил мать Марию. Но она не издевалась. "Мы слабые, грешные, выброшенные из нормальной жизни, призваны, как каждый христианин призван, всегда и везде защищать обижаемых, клеймить насилие, отрицать ненависть, писала она еще накануне войны.
– Мы призваны к свободе и любви".

Настал момент разлуки. По словам Софии Борисовны Пиленко: "Обнялись мы с ней. Благословила я ее. Всю жизнь, почти неразлучно, дружно, прожили мы вместе. Прощаясь, она как всегда в самые тяжелые минуты моей жизни (когда сообщала о смерти моего сына, а потом внучки), сказала: "Крепись, мать!".

Гофман вернулся на другой день и сказал : "Вы больше никогда не увидите вашу дочь".

Мученичество.

Господь мой, я жизнь принимала,

Любовно и жарко жила.