Лурмель и Нуази стали двумя звеньями в сложной цепи убежищ и путей бегства, которая образовалась по всей Франции. Даже ближайшие сотрудники матери Марии чаще всего не знали, куда переправляются их временные обитатели. По словам И.А. Кривошеина, "здесь вопрос уже шел не только о материальной помощи. Нужно было доставать для евреев [поддельные] документы, помогать им бежать в южную, еще не оккупированную зону, укрываться в глухих районах страны. Наконец, необходимо было устраивать детей, родители которых были схвачены на улицах или во время облав". Здесь спасались не только евреи. Скрывались и участники Сопротивления. А "на кухне работал некоторое время, до переправки его к партизанам, - бежавший из лагеря один из первых советских военнопленных, с которым нам пришлось иметь дело"; причем, он не был последним на Лурмеле.

Сами собой установились связи с группами Сопротивления, которые не только переправляли лурмельских обитателей, но подчас значительно помогали их прокормить, пока они еще скрывались в Париже или в Нуази. Например, благодаря одному из постоянных жителей лурмельского дома, Н. Веревкину, создалась связь матери Марии с А.А. Угримовым и его "Дурданской группой". Через Веревкина (как вспоминает Угримов, работавший на мельнице) "я снабжал главным образом мать Марию хлебными карточками, мукой, крупой и прочими продуктами, иной раз и на грузовиках мельницы"; и всё это делалось с полным сознанием ("хотя никто из нас ничего лишнего о своих сопротивленческих делах не говорил"), что продукты предназначаются для питания людей, которых мать Мария скрывала от немецкого преследования.

Такие связи, такие центры, как Лурмель и Нуази, были типичными явлениями. "Сопротивление действовало посредством маленьких, часто анонимных групп, посвященных незаметным и скромным задачам [...], люди встречались, спешно разлучались, беспрерывно передвигались, составляли огромную цепь из множества звеньев, которые - как часто!
– прерывались [...]. На поверхность всплывали чьи-то лица, настоящее имя которых не было известно, а затем бесследно исчезали". Звеньям на Лурмеле и в Нуази суждено было уцелеть до первых дней февраля 1943 года.

Утром 8 февраля Федор Тимофеевич Пьянов (которого с осени освободили из Компьеня) находился в Нуази, а мать Мария уехала на сутки в деревню, чтобы передохнуть. Лурмельская столовая уже заполнялась в ожидании обеденного часа. Юра Скобцов проходил через нее, когда его вдруг схватили и подвергли обыску офицеры-гестаповцы. В кармане у него было найдено письмо от одной женщины-еврейки, которой Юра обычно доставлял пищу. Оно было адресовано о. Димитрию и содержало просьбу об удостоверении о крещении. Юру повели в канцелярию "Православного Дела".

В своей комнате наверху С.Б. Пиленко ожидала внука. Когда она спустилась вниз, чтобы узнать, почему он задержался, ей сказали об аресте. Она сразу бросилась в канцелярию. Гестаповец Гофман (по происхождению из Прибалтики и свободно владеющий русским языком) закричал на нее: "Куда вы? [...] Кто вы такая? Убирайтесь вон [...] Где ваш поп? давайте сюда попа!". Когда пришел о. Димитрий, Гофман объявил, что они сейчас увезут Юру как заложника: его выпустят, когда явится мать Мария.

"Когда Юру увозили, - вспоминала С.Б. Пиленко, - мне позволили подойти к нему. Обнялись мы, благословила я его и не думала, что это навсегда разлука на земле [...]. Он был общий любимец, ласковый, готовый всякому помочь, сдержанный и кроткий".

Детство Юры проходило в сложной обстановке, которая не могла не оказать некоторого отрицательного влияния на его душевное развитие. Но по мере того как он вырастал, он приходил ко всё более положительной оценке деятельности своей матери. Развилась у него жизнеутверждающая благочестивость, основанная на непоколебимой вере. Расширялись научные горизонты. С успехом шли занятия в Сорбонне.

Гестаповцы совершили обыск дома, отобрали удостоверение личности о. Димитрия и С.В. Медведевой, велели им явиться на следующий день в штаб гестапо, а Юру увезли. Как только уехали, мать Марию и Федора Тимофеевича Пьянова известили о случившемся.

Сознавая, что арест Юры не является простым лишением свободы (ведь сама жизнь заложников была под угрозой), мать Мария на следующее утро отправилась обратно в Париж. На вид она была спокойна и уверенна. "Если нужно, сваливай всю вину на меня, не жалей меня, но выручай Юру, - сказала она бывшему мужу, который сопровождал ее на станцию.
– Я крепкая, я вынесу. Да и война скоро кончится. Только бы Юрочку отпустили".

В это время Пьянов давал последние распоряжения в Нуази, где скрывалось несколько человек, преследуемых немецкими властями; вскоре он уже находился в Париже.

Зная, что может означать его вызов в гестапо, о. Димитрий 9 февраля встал на заре и отслужил литургию - последнюю, которую ему дано было отслужить на свободе. Во время оккупации о. Димитрий в лурмельской Покровской церкви устроил скромный придел, посвященный священномученику Филиппу, Митрополиту Московскому. Теперь проявилась вся уместность этого посвящения: святитель Филипп был замучен по повелению Ивана Грозного за то, что осмелился открыто осудить жестокие, антихристианские действия своего государя. Именно в этом приделе была отслужена евхаристия в то прощальное утро. Сразу после службы о. Димитрий отправился с С.В. Медведевой на рю де Соссэ в VIII округе Парижа, где находился штаб гестапо.