Шрифт:
Боль, превратившись из ручной собачонки в грозного волкодава, вцепилась в тело. Он, застонав, присел на свежую молодую траву и обхватил голову руками. Перед глазами заклубилась серая холодная пыль Последнего поля. Что-то не так, совсем не так! Он идет воевать за поляков? Но ведь поляки.
Боль переждал, заставил себя встать и взять посох-древолесину в руки. Разбираться он будет потом. Войны здесь нет, она где-то далеко, надо просто идти на юго-запад. Просто идти.
Первый шаг, второй, третий. Дальше – легче, и он уже вошел в привычный ритм, когда легкий порыв ветра, зашумев в листьях, заставил остановиться. Дым! Где-то совсем недалеко! Гимназист оглянулся и, ничего не заметив, двинулся дальше. Шаг, еще шаг, еще, еще.
Стой!
Кусты возле тропы зашевелились. Он попытался вспомнить, живут ли под Белостоком медведи – и тут же увидел ствол карабина.
– Ни с места! Стреляю!..
Руки поднимать не стал. Положил посох на траву, отступил на шаг.
Еще не на войне, а уже во второй раз в плен берут!
– Куда направляешься?
– В Варшаву, – вздохнул гимназист. – Как в справке и написано. Я же не виноват, что эшелон разбомбили!
Карабин по-прежнему смотрел в его сторону. Суровый усатый капрал держал под прицелом, документы же проверял молоденький шеренговый, безусый и в очках. Фуражки-«рогативки», форма цвета хаки, летние льняные мундиры, бриджи с кожаными леями, сапоги со шпорами. Уланы! Как на картинке, конные по пешему, но без сабель.
Тот, что в очках, отнес документы усатому. Капрал, взглянув мельком, поморщился.
– А все одно – не порядок! Ничего, начальство разберется.
Закинув карабин за спину, порылся в кармане бриджей, достал большую белую тряпку, кинул шеренговому.
– Глаза ему завяжи.
Мир исчез, погрузившись во тьму. Резкий толчок в спину.
– Пошел!
Посох остался на траве, и после первого шага он чуть не упал.
Теперь дымило совсем рядом. Не костер – здоровенная полевая кухня с высокой трубой. Могучего вида повар мешал варево, помощник в расстегнутом кителе подкладывал дрова.
Поляна – и люд на ней. Почти все спят, кто укрывшись шинелью, кто так. Не дремлет лишь кухонная команда, часовые – и хмурый пан подпоручник. Глаза злые и сонные, разбудили, не иначе.
– Итак, вы утверждаете, что учились в 3-й гимназии города Белостока.
– Ничего не утверждаю! – не выдержал он. – Очнулся возле вагона, все горит, убитые, раненые. Кто-то оттащил меня в лес, я сознание потерял. А что раньше было – не помню. Совсем! Документы мои, там фотография, взгляните. И еще у меня номер гимназии на кителе.
Подпоручник, развернув удостоверение, поморщился.
– Допустим. Разведка доложила, что эшелон из Белостока действительно разбомбили. Но при вас, пан Земоловский, обнаружена фляга советского образца. Перевязывали тоже русские, у нас бинты другие.
Гимназист пожал плечами.
– Перевязали. И водой напоили. И что?
– О чем они вас спрашивали? Русские? И что вы им рассказали?
Здесь, в лесном лагере, перевязывать его пока не собирались. Сняли повязку, приставили часового, а затем и пан подпоручник пожаловал – с блокнотом и остро заточенным карандашом.
– Не желаете отвечать, пан Земоловский?
Фамилия, написанная в удостоверении, казалась чужой и незнакомой. Ее словно нарочно коверкали.
– Желаю! Могу повторить еще раз. Русские посмотрели мои документы, перевязали – и решили, что я «ne zhilec».
Пан подпоручник понимающе кивнул.
– Ага! Знаете русский? Интересно, интересно. Хорошо знаете? Скажите что-нибудь, пан Земоловский, первое, что в голову придет.
Память молчала, и он попытался ее слегка пришпорить.
– Tri u Budrysa syna, kak i on, tri litvina. On prishel tolkovat s molodcami. «Deti! sedla chinite, loshadej provodite, Da tochite mechi s berdyshami. Spravedliva vest eta: na tri storony sveta Tri zamyshleny v Vilne pohoda. Paz idet na polyakov, a Olgerd na prusakov, A na russkih Kestut voevoda».– Мицкевич! – констатировал пан подпоручник. – Но в переводе русского шовиниста Пушкина. Предпочитаете читать классику на языке врага?
Отвечать он не стал, отвернулся. Вот и сходил на войну! Сейчас отведут в кусты – и расстреляют за шпионаж.
– В глаза смотрите, пан Земоловский, в глаза!
В глаза глядеть он не стал, скользнул взглядом по мундиру.
– А у вас, пан подпоручник форма неправильная.
Тот открыл рот, затем попытался сглотнуть, пальцы скользнули по серебряным пуговицам. Гимназист улыбнулся.
– У вас на воротнике – галунный зигзаг, такой носят только в мирное время. А сейчас вроде как война!
Пан подпоручник внезапно стал очень серьезным.
– Верно! Что еще заметить успели?
Лучше было промолчать, но он все же не удержался.
– Не заметил – унюхал. Дым от вашей кухни за километр учуять можно. Это вы так врага на бой вызываете?
Блокнот с треском захлопнулся. Офицер встал, одернул мундир с неправильным шитьем.
– Даю на размышление ровно час. В случае чистосердечного признания обещаю доставить вас в распоряжение командования. Иначе здесь и расстреляем.