– Немного, – ответил Васильков, сглатывая слюну, у него перехватило дыхание. – Но даже этого хватит, чтобы сказать: у вас на руках очень старая вещь, – он поднялся, взял меч двумя руками и разрубил воздух. – И сталь превосходная. Это настоящий шедевр. Никогда не видел ничего подобного. – Да, вы правы, – согласился дядя. – Шедевр. Мне он достался совершенно случайно, да и за бесценок. Легенда говорит за то, что это меч Георгия Победоносца. Именно этим мечем, он отрубил голову змею. Это вам подарок. Павел опешил, но скоро пришел в себя. – Нет. Это очень дорогой подарок, я не могу принять. – Но я же сказал, что он мне…

– Даже если он вам ничего не стоил!

– Не спорьте, молодой человек. И потом, должны же вы как-то защищать нашу принцессу. Спор продолжался минут десять и в конце концов договорились, Паша отдаст взамен свою монету. Нести меч по городу просто так было нельзя, поэтому решили пока что оставить подарок у дяди, а позже Паша его заберет и, по крайней мере, не ночью. После дождя небо казалось высоким. Полная луна светила ярко, на небе не было ни единого облачка. Звезды смотрели на землю из своих причудливых созвездий. Павел и Лена шли по ночному городу. Воздух был чистым и свежим. Они шагали в тишине и одиночестве, лишь машины напоминали, что в городе они не одни. – Интересно, – спросила Лена, – почему после дождя так легко дышится?

– Наверное, капли, падая, очищают воздух, прибивают пыль к земле, – неуверенно ответил Паша. – Поэтому легко и дышится. А мне всегда легко дышать, когда ты рядом. Лена крепко обхватила его руку и прислонилась к плечу. Некоторое время они опять шли молча. – О чем ты думаешь? – спросила Лена. – Тебя так сильно поразил подарок… – Да, действительно. Поразил, – ответил Паша. – Ты знаешь, когда я взял меч в руки, то почувствовал необъяснимое чувство тревоги…

– Это тебя дядя напугал? – засмеялась Лена и процитировала: – «Должны же вы как-то защищать нашу принцессу». – Точно. Я представил себя средневековым рыцарем, на коне и в доспехах, – подыграл ей Паша и продолжил, но уже серьёзно: – Меня смутил этот барельеф на эфесе. – Какой барельеф? – спросила Лена. – Там был изображен крестоносец, преклонивший колено и вытянувший к земле меч. Я его уже видел, но вот только где?

Подойдя к дому Лены они остановились и еще долго стояли ни о чем не разговаривая. Лена прислонилась к груди Павла правым ухом и, прикрыв глаза, слушала, как бьется его сердце. Паша путался пальцами правой руки в ее волшебных волосах. – Я побежала. – вдруг сказала Лена и легко высвободившись из объятий Павла, направилась к двери подъезда. – А поцеловать? – спросил Паша. – Пока не за что, – бросила на прощанье Лена и скрылась в подъезде. Павел поднял вверх глаза и посмотрел на окна ее квартиры. Он дождался, когда зажжется свет в её окне и не спеша двинулся домой. И пока он шел, его не оставляла мысль, что, взяв меч, он действительно испугался. Не то чтобы за Лену или за себя, это было похоже на страх за весь мир. Как будто мир висит на волоске, и только он может его спасти. А дома, лежа в постели, он еще долго не мог заснуть, всё силился вспомнить, где он мог видеть такого крестоносца, но объяснения так и не нашлось. Сон взял верх только под утро, когда первые лучи солнца начали разбавлять тёмное небо первыми проблесками зари.

Прошло два месяца с того момента, как Васильков первый раз взял в руки меч. Ничего не напоминало об этом вечере. Лена до конца лета уехала в Америку на стажировку и вот-вот должна была вернуться. Рабочий день сегодня у Павла закончился после обеда, и он не знал, чем ему заняться. Ехать домой совсем не хотелось, пойти тоже было некуда, да и не к кому. Лето – мёртвый сезон. И тут он вспомнил о Тимофее Валерьяновиче. Позвонил ему, тот, к счастью, оказался дома и, узнав, что это Паша, пригласил его к себе. Правда, заехать домой, чтобы забрать монету, всё же пришлось. На своем стареньком Фольксвагене Васильков подъехал к дому дяди Тимофея. Выходя из машины, Паша ощутил лёгкое волнение. Чего греха таить, он очень хотел, чтобы меч стал его. Держа подмышкой плед, в него он намеривался завернуть уже свой меч, Паша вошел в подъезд. Тимофей Валерьянович встретил гостя, как всегда встречал гостей, с радушной улыбкой и раскинутыми руками.

– Заходите, Павел, заходите. – Здравствуйте, Тимофей Валерьянович. – Ох, и завидую я вам, молодым! – сказал дядя. – Только с работы, весь день на ногах, а всё равно бодрячок. Проходите, я быстро. Паша прошел в комнату, а дядя ушел на кухню. – Сегодня день просто получился короткий, да и делать особенно было нечего, – ответил Паша. – А вот вчера, к вечеру, я совсем не выглядел бодрячком. – Так много работы? – с сочувствием поинтересовался, из кухни, Тимофей Валерьянович.

Из крана в чайник с шумом полилась вода. Что-то передвинулось на плите и из кухни донеслось очень сдавленное, но весьма эмоциональное ругательство. Дядя Тимофей обжегся. – Нервов еще больше, – отозвался Паша, он прошелся по комнате и сел на диванчик, а дядя продолжал шурудить на кухне. – Спекулянтская жизнь сплошные нервы. Тимофей Валерьянович вошел в комнату с полотенцем, перекинутым через плечо. О его край он вытирал мокрые руки. – Извините меня, Павел, но я просто кипю, шипю и пузырюсь оттого, как мне хочется увидеть монету. Разговоры – это светская часть, давайте перейдём к деловой. – Давайте, – сказал Паша. Он поднялся с дивана, запустил руку в карман брюк, извлёк оттуда монету и положил, точнее, бросил её на стол перед дядей. Так, знаете ли, раньше бросали мелочь в тарелочку и говорили, «два с сиропом» где-нибудь в парке, на прогулке. Глаза дяди вспыхнули огоньком, как на мгновенье показалось Паше, нехорошим огоньком. Но на самом деле, это был просто азартный взгляд заядлого коллекционера. Тимофей Валерьянович открыл дверцу шкафа, достал лупу и начал рассматривать монету. Васильков отошел к картинам.

– Одно могу сказать наверняка, – заметил он, – это очень старая и редкая монета. Из Атлантиды она или нет, я не знаю, но лет ей очень много. – Да. Дед говорил, что она старше мира, – согласился Паша, рассматривая картину Малевича. – Гораздо старше, – сказал дядя, посмотрел на неё еще немного и, отложив в сторону, поднялся из-за стола. – Потом налюбуюсь. Тимофей Валерьянович вышел из комнаты. Паша обернулся, лишь, когда дядя вернулся в комнату с мечом, говоря на ходу: – Забирайте. Будем считать, что мы поменялись. – Неравноценный обмен, – сказал Паша, подходя к столу, на котором лежал меч. – Этот кругляк, может быть, и старый, но непонятно, что это на самом деле. А меч, как вы сами говорите, историческая редкость. – Не обольщайтесь, он тоже может оказаться подделкой, – с ехидцей в глазах заявил дядя. Они ударили по рукам. Васильков в переполняющих его эмоциях взял в руки меч и, как и в первый раз, ощутил непонятное чувство страха. Он подержал меч немного дольше, чем прежде, и вдруг страх сменился приливом силы. Васильков, как и в первый раз, испугался своих ощущений. Всё не объяснимое всегда пугает людей. – А что изображено на эфесе? – спросил Паша. – О-о-о, это очень интересно, – оживился дядя. – Павел, хотите коньяку?

У меня есть превосходный «Армянский», ему восемьдесят лет, старше меня.

– Да, пожалуй, рюмка коньяка была бы, кстати. А то я что-то разволновался. – Хм. И есть от чего, доложу я вам, – улыбнулся дядя. Тимофей Валерьянович подошел к буфету, открыл дверцу и достал заветную бутыль. Потом сходил на кухню и принес блюдце с нарезанным лимоном. Мбу… – сказала пробка. Коньяк разлили по рюмкам и неописуемый аромат тут же разлился по комнате. Паша и Тимофей Валерьянович дзынкнули хрусталём.

– Будь здрав, боярин! – сказал дядя и опрокинул содержимое рюмки во чрево. И только он собрался туда же определить лимон, как Паша схватил его за руку. – Не надо! Зачем? Вы всё испортите, это же не водка! – дядя слегка удивился. – Подождите пару секунд и насладитесь тем блаженством, которое сейчас вас охватит. Через некоторое время Тимофей Валерьянович облизал языком губы и, расплывшись в блаженной улыбке. – Черт возьми, умирать пора, а коньяк пить научился только сейчас, – произнёс он не открывая глаз. Он явно льстил Павлу и Паша это заметил. – Напрасно все закусывают лимоном, – сказал Паша и проделал ту же процедуру. – Лимон обжигает все рецепторы на языке и во рту. От букета не остаётся и следа.