Шрифт:
Всё допили – не мочить же мне сумку. А затем на глазах растерявшейся Рафиги, раскрыв свою торбу, я туда весь французский сервиз и сгребла. Поместился.
Дальше Рафига следовала за мной к выходной двери как сомнамбула, а я на ходу благодарила сидевшую вдали секретаршу – спасибо, кофе вкусный – и обещала прийти позже. Шли чинно, не торопясь.
И вот уже заветная дверь. Открываем, выходим на лестничную площадку. Здесь-то и командую резко, выводя обомлевшую Рафигу из оторопи: «А теперь бежим!»
Надо было успеть выскочить на улицу по крутой лестнице, скорее туда, где люди.
За нами гнался охранник и кричал: «Верните чашки, не то хуже будет!»
А я, убегая с сервизом, тоже кричала на весь Калашный, что если он посмеет связаться с женщинами, то все тёмные делишки его банды и его начальника-проходимца будут разбирать в милиции.
Очередь в посольство Нидерландов на Калашном с изумлением слушала нашу перепалку, и он отстал.
Мы выиграли.
Конечно, чашками и блюдцами, пусть даже французскими, детей не накормишь, но отвоёванный сервиз был хотя бы слабым утешением за украденные деньги.
«Спасибо» от Рафиги не дождалась. Она была смертельно напугана и хорошо себе представляла, что ждало нас, не успей мы выскочить из этой берлоги.
Щит и Меч
На Нижнем Кисловском в девяностых была контора с претенциозным, опереточным названием
«Щит и Меч». Зная нашу национальную склонность от всех обороняться и всех лупить, я приблизительно представляла, что это за ведомство.
У входа в убогое здание всё время стояли молодые парни с широко расставленными ногами и с чем-то наперевес. На лице у них была чёрная маска с прорезями для рта и глаз. Кажется, известная как балаклава.
«…Хорошо, утратив речь, взять ружьё, чтоб гроб стеречь …».
Ну, да бог с ними. Может они больше ничего не умеют.
Территорию вокруг убирал мой дворник Сенечка. Безобидный юноша и безотказный.
И вот однажды Сенечка вбежал ко мне с расширенными от испуга глазами.
Он жаловался, что вблизи офиса «Щит и Меч» к нему подошёл странный тип и ни с того, ни с сего ударил его, когда бедный юноша убирал мусор. Мы помчались на разборку.
Подонок был ещё там и сидел в своём мерседесе.
Разъярённая, я рванула дверь авто и потребовала объяснений.
– Я те щас объясню, – на меня уставились бешеные глаза со странным блеском.
Они принадлежали тщедушному парню лет двадцати пяти с землистым цветом лица и угрюмым выражением.
– Знаешь, с кем связываешься? – и он ткнул мне красную ксиву, недвусмысленно обозначив свою принадлежность к вышеупомянутой конторе.
И меня понесло, как быка на красную тряпку.
Я пригрозила оглаской перед его начальством, – он обещал выйти из машины и тАААкое со мной сделать.
Я пригрозила криком собрать всю улицу, – он ещё раз огрызнулся.
Я побежала в хвост машины, чтобы записать её номера.
В этот момент дверь авто с шумом захлопнулась, и белый мерседес сиганул с бешеной скоростью по Нижнему Кисловскому переулку. И был таков.
Тут до меня дошло: мчащийся сейчас по улицам Москвы подонок – обкуренный наркоман.
Номер машины был передан участковому.
Через несколько дней он сказал: «Не лезьте, оставьте. Это ФСБ-эшный номер».
Всю сцену Сенечка наблюдал в стороне, смертельно напуганный.
Он проработал у нас недолго. Жил в предоставленной ему служебной комнате с двумя девицами, его подругами. Получал грошовую зарплату и, чтобы выжить, покупал на все деньги хлеб и сушил сухари. На них троица и жила до следующей зарплаты. Молодые, одинокие, никому не нужные.
Сенечка ушёл в шоу бизнес, приглянувшись какому-то в то время известному продюсеру.
Продюсер организовывал группу под названием, кажется, «Манхеттен».
Что уж там Сенечка делал, могу только догадываться.
Когда-нибудь вспомнят и напишут об этом потерянном поколении девяностых.
Возможно, появятся свои «Травиата» и «Богема», свои романы о загубленной молодости и о космическом одиночестве отверженных в большом городе.
Протокол
Власть – это тебе не хухры-мухры.
В каких академических вузах на лекциях научат поднимать бровь в нужный момент, устремлять испепеляющий взгляд на свою жертву, небрежно усмехнуться на взволновавшее тебя известие, будто тебе наплевать, да и вообще осуществлять свой план так, чтобы никто не догадался, пока он неожиданно для всех не реализуется.