— Зачем нам эта птица? — спросил слушающий.

Макдональд вновь помотал головой.

— Долгая история. Потом расскажу. — Он обратился к Митчеллу: — В другое время я провел бы вас внутрь и показал, что у нас тут есть. Я дал бы тебе послушать музыку небесных сфер, пение бесконечности, голоса безумцев, которые не могут докричаться, но, к сожалению, у нас чет времени.

— Не дай купить себя этим, — полусерьезно предостерег Томас. — Ты больше никогда не будешь самим собой. Именно это делает из людей таких вот чудаков.

— Вы хотите услышать Послание? — с улыбкой сказал Макдональд. — Хотите узнать, почему мы возимся шесть месяцев и ничего не расшифровали? Шесть месяцев, во время которых солитариане мобилизуют силы, Конгресс теряет терпение и раздает кредиты, а усилия преданных нам журналистов, таких как вы и Джордж, пропадают впустую.

Митчелл покачал головой.

— Вы правы, — продолжал Макдональд. — Мы не прочли Послания, хотя должны были это сделать… со всеми головами и компьютерами, которые подключили к работе. Идем же, я покажу вам.

Они прошли мимо других дверей, других залов, в которых мужчины и женщины работали за письменными и лабораторными столами или у пультов управления. Зал компьютеров находился в конце коридора. Его называли так, потому что компьютеры составляли его стены а пол был так густо заставлен устройствами ввода данных и принтерами, что между ними едва можно было протиснуться. В компьютерных дебрях, как чародей в окружении своих любимых животных, сидел за клавиатурой мужчина средних лет с коротко стриженными седеющими волосами.

— Привет, Олли, — сказал Макдональд.

— Ты притащил мне подарок? — спросил чародей.

Макдональд вздохнул и поставил страуса в угол.

— Нет, Олли, я притащил к тебе гостей.

Он представил Митчелла Ольсену; Томас познакомился с ним раньше. Митчелл разглядывал все эти машины, пытаясь угадать, для чего они служат.

— Никакого прогресса? — спросил Макдональд.

— Хорошо хоть назад не пятимся, — ответил Ольсен.

— Сыграй для наших гостей свой лучший отрывок, — попросил Макдональд.

Ольсен нажал две клавиши. На мониторе перед ним появилось изображение — неровные ряды белых цифр на сером фоне, — но Митчелл лишь мельком глянул на них. Уже через мгновение он вслушивался в звуки, доносившиеся из скрытых динамиков — тихое шипение, потом тишина, какой-то шум, тишина, снова шум. Иногда шум был громче, иногда тише, то короткий, то продолжительный, порою — треск, а то еще тарахтение или стук.

Митчелл посмотрел на Томаса, затем оба взглянули на Макдональда.

— Я могу принять послание получше из грозовой тучи, — заметил Митчелл.

— Это первая проблема, — сказал Макдональд. — Часть того, что мы принимаем между обрывками наших старых радиопрограмм, составляют атмосферные помехи. Кроме того, влияют расстояния, паузы, затухание сигналов. Но мы считаем, что часть принятого нами составляет Послание. Дело в том, чтобы отделить его от всего остального. Скажи им, что мы пытаемся сделать, Олли…

— Прежде всего, мы пытаемся очистить передачу, — сказал Ольсен, — отфильтровать естественные шумы. Мы пытаемся исключить все, что наверняка случайно, а затем систематизировать проблематичное, стабилизируя сигналы и усиливая их в случае необходимости…

— Покажи им, как это выглядит после очистки, — попросил Макдональд.

Ольсен нажал еще две клавиши. Из динамиков полились серии звуков, разделенные паузами, подобные прежнему международному коду, правда, без тире — точка и снова точка, долгая тишина, потом еще шесть точек, тишина, еще семь точек, тишина, точка, тишина, точка…

Митчелл и Томас вслушивались, явно пытаясь найти в этом какой-то смысл, а затем остолбенело переглянулись — конечно, никоим образом нельзя было прочесть Послание с помощью собственных ушей.

— В этом есть что-то гипнотическое, — сказал Митчелл.

— Но это нисколько не лучше исходного варианта, — добавил Томас. — И какое-то ненастоящее.

Ольсен пожал плечами.

— Просто наши динамики именно так интерпретируют слабые порции энергии, принятые радиотелескопами между обрывками наших собственных программ девяностолетней давности. С помощью компьютеров мы записали Послание в звуковой форме, которая кажется нам более привычной или более осмысленной.

— Но по-прежнему не можете этого прочесть, — сказал Томас.